Почему однако же именно на балконах вечно разыгрываются противоестественные истории? Новые государства и новые формы правления прежними государствами провозглашаются, как правило, именно с балконов, поэтому-то я, подбирая жилье, снимаю только те квартиры, в которых балкон отсутствует.
Бруно Виммер внимательнейшим образом наблюдал за возведением этой удивительной венской пирамиды Хеопса. Ему совершенно не обязательно было по случаю субботы отправляться в центр города, обязательно было, скорее, другое: в столь солнечный мартовский день, — не исключено, впервые в этом году, — выйти посидеть в саду пётцляйнсдорфской виллы, посидеть с Жозефиной Виммер, хоть и не заслужив этого потом лица своего в тот же день, — день-то выходной, а ведь без труда не выловишь и рыбку из пруда, — и все же выйти посидеть у серебряного подноса, застланного ослепительно белой салфеткой с монограммой «Ж. В.» (Жозефина Виммер), а на подносе кофе, засахаренные ягоды и запотелый стакан воды. Однако для продолжительного отдыха в саду было еще, должно быть, слишком холодно. Кроме того, в этот день Бруно Виммер и помыслить не может о том, чтобы скоротать субботу в саду или в собственной квартире рядом с Жозефиной и Вилли Теодором.
Нет, он, испытывая воодушевление, стоит спиной к площади Героев и любуется пирамидой: тем, как она растет и увеличивается, как одни партийцы становятся на плечи другим, как и чем увенчивается самый верх пирамиды. Хайль Гитлер! Зиг Хайль! Теперь и Виммер отваживается наконец извлечь из нагрудного кармана партийный значок, который достаточно долго пролежал дома в бельевом шкафу у Жозефины под ослепительно белыми салфетками с монограммой «Ж. В.». Он прикрепляет значок на лацкан и переводит дух.
В это мгновение к Виммеру самым чудодейственным образом возвращается вера в будущее, она выстреливает по венам таким зарядом адреналина, что Жозефина догадывается о происшедшем по глазам мужа, а вовсе не по партийному значку, и по возвращении домой обнимает его столь же страстно, как в первую брачную ночь, — если так можно выразиться, обнимает в лице Бруно Виммера самого Адольфа Гитлера, желанного избранника не только сотен тысяч венских мужчин, но и, причем куда в большей мере, сотен тысяч венских женщин, притягивает его к себе, — часть вместо целого, — хайль Бруно Виммер!
В эти мартовские дни Жозефина Виммер перестает быть экономной домохозяйкой, она отказывается от ведения тетради, в которую записывала малейшие траты; юность пьянит без вина, а Жозефина пьяна и без того, чтобы быть юной: на венской площади Героев — не зря каждый год цветет сирень для влюбленных! Взобраться на бронзового коня принца Евгения, принца Евгения, благородного всадника: «он навел такой мосток, что враг пустился наутек», он прошел со своим войском по городу.
Где отечество истинного немца? В Пруссии? В Швабии? В Баварии? В Штирии? Наверняка, и в Австрии, богатой честью и славой, — и ей угодно взобраться на бронзового коня, и вовсе не для того, чтобы лишь сверху вниз взирать на промышленников, крупных адвокатов, знаменитых художников, иностранцев, удачливых игроков и евреев, — на бронзового коня, поднятого всадником на дыбы. Да и вряд ли люди такого сорта отыщутся там, внизу, в многотысячной толпе между памятниками принцу Евгению и эрцгерцогу Карлу, в толпе, дающей выход своему ликованию.
Нет, ей хочется взобраться на бронзовую лошадь, чтобы заглянуть в глаза Адольфу Гитлеру, желанному избраннику сотен тысяч венских женщин, который стоит на балконе нового Хофбурга, — опять, заметьте, балкон, полцарства — за город, в котором нет ни единого балкона, потому что новые государства и новые формы правления в прежних государствах провозглашаются с балкона, — его рука вздернута в приветствии, обращенном к Жозефине Виммер, он спасает ее от одиночества, царящего на вилле, — острый взгляд его глаз устраняет ее одиночество, ликвидирует, уничтожает раз и навсегда. Быть с ним — глаза в глаза: ради такого стоит взобраться на бронзовую лошадь принца Евгения. Но добраться ей удается только до точки, находящейся под хвостом, — как и многим другим, устремившимся на штурм постамента, — в основном это молодые парни, подростки, гимнасты в белых футболках, — они помогают подняться и Жозефине Виммер, подхватывают ее и выносят на первую ступень постамента. Она рвется еще выше, — в этот мартовский денек побоку все семейные заботы, — она добирается до бронзовой плиты, на которой воздвигнута конная статуя, и там застревает.
Лошадь бронзового принца, как уже сказано, поднята всадником на дыбы, и попробуй Жозефина подняться выше, она неминуемо соскользнула бы вниз с вздыбленного конского крупа, — к тому же лошадь стоит хвостом к балкону, с которого произносит свою речь Адольф Гитлер, да и сам покоритель Белграда сидит на ней спиной к фюреру, и Жозефине пришлось бы туго, попытайся она заглянуть в глаза вождю, — и все же в этот солнечный майский день она вновь и вновь пытается взобраться на лошадь принца Евгения, но и каждый раз оказывается у нее под хвостом.
А между тем фюрер уже заговорил, удерживая Жозефину Виммер гипнотическим взглядом под бронзовым хвостом, — и ей стало не до того, чтобы предпринимать новые попытки взобраться на лошадь.
III. Бруно Виммер затаскивает Матросика в «кабинет Мутценбахерши», оказывая ему последнюю любовную услугу
В сложившихся обстоятельствах, да вдобавок в такие времена, как эти, пожалуй не стоило бы упоминать о «Мутценбахерше», о сердечных излияниях уличной нимфы с перекрестка Грабена, Гертнерштрассе и Кальмаркта, об этом естественном, хотя и скабрезном чтиве для гуманиста в наш противоестественный век!
Закрывала ли полиция глаза на тайных развратников, готовых к тому же платить за свои грехи, точь-в-точь так же, как закрывала она глаза на тайных лазутчиков Адольфа Гитлера, на вольнодумцев и якобы набожных католиков, еще вчера лизавших руку кардиналу-архиепископу и вместе с тем уже задумавших взять его цитадель штурмом, на тех, кого скоро назовут «жидоедами», на только что возвратившихся домой солдат австрийского легиона, которые, радостно прищурившись, всматривались глазами снайперов в окна тех самых прекрасных квартир, где и сейчас таятся противники Адольфа Гитлера, правда, уже за наглухо закрытыми оконными шторами, заранее обещанные в качестве живой мишени радостно прищурившимся снайперам? Закрывала ли полиция глаза на министров, совершающих государственную измену, за которую им в благодарность преподносят букеты цветов и даже кресло канцлера (правда, кресло канцлера простояло всего три дня)? Закрывала ли полиция глаза и в эти смутные мартовские дни, когда беда уже пересекла государственную границу, однако неизвестны подлинные ее размеры и против кого она направлена? Кто-то ведь сможет остаться в стране, тогда как других вышлют, одних за шкирку поволокут на эшафот, а у других всего-навсего отнимут последнюю рубашку и этим ограничатся. Да и наши великие сестры, страны-участницы Лиги наций, — мир человеку в странах, решившихся на борьбу за мир, — откликнутся ли они пламенными телеграммами («Правительство Его Величества не может взять на себя ответственность и рекомендовать канцлеру избрать курс действий, обрекающий его страну опасностям, защиту от которых правительство Его Величества гарантировать не может.») и столь же пламенными нотами протеста? Закрывала ли полиция оба глаза, уподобляясь тем самым хронически слепой Фемиде, фигура которой с незапамятных времен венчает левый фронтон парламента? Чего ради Бруно Виммер, словно внезапно сойдя с ума, выскочил на улицу из своей книжной лавки и, ухватив шедшего в сторону Грабена Матросика (который давно уже не является его компаньоном) за фалды пиджака, затащил к себе в магазин, проволок за собой по всему залу, открыл дверь складского помещения, а затем — вторую дверь, ведущую в так называемый «кабинет Мутценбахерши», быстро закрыл за ним эту дверь, запер се снаружи и умчался прочь?
Очутившись в «кабинет Мутценбахерши», испуганный Матросик первым делом включил свет. В этой задней комнатке книжного магазина окна отсутствуют, эта задняя комната — комнатка потаенная. Здесь не стоят тома собрания сочинений Эйхендорфа, здесь нет «Бабьего лета» Штифтера, да и «На Западном фронте без перемен» или «Берлин, Александерплац» на здешних полках тоже отсутствуют. А присутствуют пролегомены и паралипомены к естественной, хоть и скабрезной науке страсти нежной. Томики в изящных переплетах, изданные нумерованным числом экземпляров, — «Беседы гетер» Лукиана, «Иллюстрированная история нравов», «Красота женского тела», «История храмовой проституции», «Доверительная исповедь парижской публичной девки, поведанная исповедником-иезуитом», да и сама «Жозефина Мутценбахер» среди них.