- Интересуешься, почему я не убил Капанадзе? - спросил тот спокойно.

- В общем-то, да. Не знаю, что и подумать...

- Скажу тебе правду. Когда я жал курок, Бог мне шепнул, что Капанадзе должен жить, что так будет лучше.

- Бог - не фраер, он все знает, - от души рассмеялся Карен. - Давай выпьем за него и за Георгия - его анапского наместника.

13.

От Геленджика Смирнов шел не спеша. После ночи, проведенной в злополучном коттедже Бориса Петровича, после игры на жизнь спешить никуда не хотелось, потому что жизнь была везде.

Она, выигранная, была впереди, по сторонам и сверху, она была позади.

Он шел, наслаждался ее теплом ее красками и дыханием.

Он вспоминал, как мог переспать с двумя прелестными женщинами и получить пулю в лоб, но как все хитро повернулось боком.

Он шел и представлял гладкие бедра Валентины, ее губки бантиком, ее милую родинку, ее доверившиеся глаза.

Он видел, как они лежат рядышком, глядя в потолок на отстрелявшихся амуров, лежат после всего, лежат и думают, что делать дальше. Смирнов, продолжая шагать, мысленно обращался к ней, стоявшей, нет, лежавшей перед глазами, говорил разные слова, но они его не удовлетворяли, и ее тоже, и он начинал думать о Серафиме.

С Серафимой получалось лучше. «О, я вас хочу, мужчина!» О, Господи, чем он лучше ее? Тем, что передает этот первичный позыв другими словами? «О, сударыня! Как вы так милы, как обаятельны!» - ведь фактически это то же самое.

Нет, как не крути, она - лапушка, прямодушная и простая!

Как она целовала его!

Как стремилась получить удовлетворение, удовлетворяя. Как приклеивалась бедрами, как ласкала ими и всем другим...

Такие мысли, изливаясь в природу три дня подряд, конечно же, не могли не материализоваться. И они материализовались в декорациях газпромовского пансионата, обнесенного оборонительным рубежом в виде обстоятельной металлической ограды, буквой «П» воткнувшейся в море. За оградой неторопливо паслись новенькие с иголочки еврокоттеджи. Они, вкупе с повсеместными счастливыми рощицами, райскими цветниками, задумчивыми дорожками и многообещающими беседками и павильонами, выглядели сказочными и казались только что протертыми Божьей фланелевой тряпочкой.

Обходить сказку Смирнову не захотелось, тем более в гору до дороги, вившейся высоко в горах, пришлось бы тащиться не менее получаса. Морской конец ограды был капитально обвит ржавой колючей проволокой, но она его не остановила. Через три минуты, вспотевший, взлохмаченный, с поцарапанной щекой, он шел по вычищенному до песчинки пляжу, с интересом разглядывая простые лица низшего и среднего управленческих звеньев «могущественной естественной монополии (высшее до российских пансионов не опускается, это известно всем). Лица низшего и среднего звеньев были сосредоточенными, и лежало на них что-то божественно-простое. Смирнов не успел определить, что - его остановили два охранника в униформе. В руках у них играли дубинки.

- Как вы сюда попали? - спросил один из них, постукивая резиной по ладони.

- Как, как! Через забор перелез, - буркнул Евгений Евгеньевич, пытаясь продолжить путь.

Его грубо остановили:

- Пойдешь с нами, турист. Посидишь в подвале, может, научишься уважать права частной собственности.

- Это вы научитесь уважать законы. Это я вам обещаю.

- Какие это законы?

Смирнов без натуги выдал:

- Согласно указу Президента номер тринадцать тысяч пятьсот сорок два дефис бэ слэш восемь от третьего сентября двухтысячного года береговая зона шириной сто метров не подлежит отчуждению и может использоваться по назначению любым гражданином России, так же как и иностранными гражданами, законно находящимся в стране.

- Засунь этот указ себе в ...!

- Он давно уже там в трех экземплярах. Первый засунули на даче Ткачева, краснодарского губернатора.

Охранники заржали.

- Ну ладно, иди, остряк. Только осторожней - у того забора ротвейлер на цепи. И иди вон по той дорожке, а то на нашего Кравченко напорешься - он шуток с рождения не понимает.

Смирнов прошел полсотни метров и остановился, как вкопанный - сзади послышался сдавленный голос, показавшийся ему знакомым:

- Женя, стой!

Это был голос Ксении. Голос любви, голос женской плоти.

Геленджикские мысли материализовались.

Приятное тепло разлилось по телу Смирнова.

Он понял - если сейчас в горах над пансионатом начнется эксплозивное извержение вулкана, если, как в греческой Помпее, западают раскаленные вулканические бомбы и посыплется пышущий жаром пепел, то все это не сможет ничего изменить. Никакие катаклизмы не смогут отменить то, что уже выстроились необходимостью от этой вдруг ожившей минуты до завтрашнего утра.

Он обернулся. Ксения, напряженно-стройная, стояла в красном, ничтожным по видимости купальнике, стояла меж двумя кипарисами, несомненными символами грядущих событий. В бездонной проруби ее глаз искрились и играли всеми оттенками черного страх, радость, будущее, озорство, неприязнь.

- Господи, неужели это ты? Глазам своим не верю!

Смирнов шагнул к ней. Она отпрянула.

- Ровно в половине двенадцатого будь у того угла ограды, там калитка, - показала рукой. - Погостишь у меня. И не надо, чтобы нас видели. И побрейся - как можно так ходить?

Евгений Евгеньевич не успел ответить - Ксения резко повернулась (как оторвалась) и пошла по дорожке к морю. Было видно - ей нелегко уходить. Она уходила, как привязанная невидимой тягучей нитью.

Преодолев забор - банальная ржавая колючка на этот раз зацепила рубашку, - ну и черт с ней! - он уселся на горячий песок и принялся обдумывать создавшуюся ситуацию.

Предстоящая ночь с Ксенией его воодушевляла.

Воодушевляла ночь в сказочном, нет, волшебном домике.

Ночь, после который влиятельный газпромовский чиновник появиться на людях с очаровательными рожками.

Вот только обошлось бы... Один сказочный домик с коньяком и нимфами уже вышел боком.

Чуть не вышел.

Хотя, чего бояться? Дважды в одно место снаряд не попадает.

А она совсем не изменилась...

Совсем...

***

Когда они познакомились, Ксения служила заведующей магазином модной французской одежды и парфюмерии. Он до сих пор помнил, как она произносила слово парфюм. «Парфююм». С каким-то значением произносила, с подтекстом. С уважением к тому миру, где говорят «парфююм», и где, услышав слов «парфюмерия» морщатся, как от запаха чеснока или квашеной капусты. Прожили они около года, потом она поскользнулась на гололеде, и встать ей помог один из тогдашних принцев одной из так называемых естественных монополий. Со временем она ушла к нему. Высокая, стройная, умеющая одеваться со вкусом и чуть вызывающе, она нравилась многим мужчинам.

И не только из-за этого нравилась. В глубине ее глаз бездонно чернели самоубийство первого мужа и трагическая гибель второго.

Она похоронила всех своих мужчин, почти всех.

Похоронила красотой, независимостью, твердостью, четкой определенностью чувств и моральных установок. Лишь только взяв ее под руку, лишь прикоснувшись, они теряли самообладание.

В первую их ночь, уже после всего, после всего с хвостиком, она, вся такая роковая, нависла над Смирновым:

- А ты не боишься?

- Чего не боюсь?

- Все мои мужчины умерли...

- Нет, не боюсь. Ты уж прости.

- А почему? - роковой взгляд женщины потускнел.

- Не люблю ходить строем, - улыбнулся Евгений Евгеньевич.

Со временем он понял - Ксения полагает, что смерть всех ее мужчин образует вокруг нее своеобразную ауру, которая придает ей некую мистическую экстрапривлекательность. Она пыталась заворожить ею Смирнова, но ничего не получилось - не взирая ни на что, он продолжал жить с ней как с женщиной, земной женщиной, хотя и удовлетворявшей его почти по всем параметрам. Жил и спрашивал, спрашивал, факт за фактом выуживая причины гибели двух мужей, так и не достигших зрелости.