Когда Иоганн Шиллинг — он был чтецом в монастыре францисканцев в Аугсбурге и поддерживал тесную связь с членами цеха ткачей — весной 1524 г. стал выступать в своих проповедях против Якоба Фуггера, он был изгнан из города. Фуггера подозревали в том, что он нанял убийцу, который стрелял в Шиллинга.

Аугсбургские ткачи добивались полной демократизации управления городом и облегчения положения народа. В августе 1524 г., когда волнения в Аугсбурге достигли наивысшей точки, Ульрих Артцт отдал приказ, чтобы наемники, солдаты городского гарнизона и иное воинство, находившееся в распоряжении городского совета, были вновь приведены к присяге и вооружены оружием из арсенала, чтобы на видных местах были выставлены для устрашения пушки и закрыты городские ворота. Богатые купцы и церковники укрылись в домах, забаррикадировав двери и окна, очистив конторы и приемные, попрятав или переправив за пределы города свои деньги. Якоб Фуггер бежал из Аугсбурга уже 6 августа 1524 г. и обосновался в Бибербахе.

Арестованных горожан Аугсбурга под пытками вынуждали давать показания, чтобы обезвредить широкий круг «подозрительных лиц». Особая опасность грозила двум старым ткачам — Хансу Кагу и Хансу Шпейзеру. От имени своих товарищей по несчастью они обратились к совету Аугсбурга с требованиями, состоявшими из двенадцати пунктов и включавшими жалобы на тяжкое бремя поборов, виновниками которых они считали крупные оптовые купеческие фирмы. Оба они, по свидетельству автора работ по истории реформации Людвига Келлера[108], по требованию Фуггеров были приговорены 14 сентября 1524 г. к смертной казни как руководители аугсбургской общины вальденсов[109]. Их обвинили в нарушении присяги и предписаний городского совета, богохульстве, неуважении власти и подстрекательских речах. Во избежание ходатайств о помиловании, которых могло быть великое множество, бургомистр Аугсбурга приказал казнить их на другой день после вынесения приговора.

Фуггера побудили к этому убийству отнюдь не религиозные соображения. Расправившись с двумя аугсбургскими ткачами, он устранил представителей интересов цеха ремесленников, трудом которых этот скупщик, как и его предки, нажил солидные барыши. Поэтому строптивцы должны были умереть.

Уже многие годы на шахтах Фуггеров рудокопы вели борьбу за более высокую оплату своего труда, за свободные от работы дни, против взвинчивания. цен на продовольствие и за право на собрания. Петиции, демонстрации, забастовки и восстания — таковы были формы их протеста против гнета эксплуататоров. В отдельных местах горняки объединялись в союзы рудокопов, чтобы успешнее отстаивать свои интересы от посягательств горнозаводчика. Перечислим лишь некоторые из наиболее крупных забастовок и восстаний, в которых участвовали многие тысячи горнорабочих предприятий Фуггеров: 1501 г. — восстание в Шваце; 1524–1525 гг. — восстания против Фуггеров в Тироле, Каринтии, Венгрии; 1540 г. — восстание венгерских горнорабочих против Фуггеров; 1541 г. — волнения швацких рудокопов против Фуггеров; 1552 г. — забастовки в Шваде.

Недовольство народных масс в городе и деревне росло из года в год. Обстановка обострялась, надвигался кризис.

НАРОД ПОДНИМАЕТСЯ

Больше всего накопилось горючего материала среди крестьянства, и это не было случайностью. Оно подвергалось самой жестокой эксплуатации со стороны господ–феодалов. В то время подавляющее большинство немецкого народа составляло крестьянство, страдавшее от последствий разразившегося в XV в. аграрного кризиса. Темпы развития сельскохозяйственного производства значительно отставали от темпов развития ремесла. Вместе с тем подъем торговли в городах порождал новые, постоянно растущие потребности у светских и церковных князей, что усиливало их нужду в деньгах, которые они взыскивали с крестьян, увеличивая барщину. Росло число различных повинностей и налогов: денежная и хлебная подать, подушная подать, личная и конная барщина, большая и малая десятина[110]. Но землевладельцам и сюзеренам и этого было мало. Они прибирали к своим рукам и пастбища, присваивали права на пользование лесами, охотничьими угодьями и водоемами, все более ограничивая и без того урезанные общинные права землевладения.

Возрастающее бремя повинностей и укрепление феодальных производственных отношений сделали крестьянина козлом отпущения. Он стоял на низшей ступени социальной лестницы, был лишен всех прав, включая право сословного представительства. Владелец земли распоряжался его жизнью по своему усмотрению и произволу. Жестокие наказания — вплоть до ослепления и отсечения рук — грозили крестьянину, если он уклонялся от повинностей, возложенных на него местным князем или графом.

Дворянам следовали и богатые купцы, вкладывавшие излишки капиталов в сельское хозяйство. Они притесняли сельское население не только ростовщичеством и высокими ценами на городские товары, но эксплуатировали их и как землевладельцы. Взыскивая подати и налоги, они проявляли жестокость и алчность аристократов, помноженные на идеальную бюрократическую аккуратность торговца.

Своей доли требовала также и церковь — самый крупный землевладелец. У церковных феодалов были преимущества перед светскими — они могли прибегать к церковным наказаниям. Если крестьянин не платил церкви долг, он подвергался отлучению. Церковь налагала интердикт — запрет совершать богослужения — на целые области и общины. Если невыносимые гнет и нищету, которые испытывал крестьянин, сравнить с расточительной роскошью и богатством, в которых утопали церковные владыки, то становится ясным, что и без того непреодолимая пропасть, разделявшая их, становилась все глубже.

Если в Англии в процессе первоначального накопления сельское хозяйство играло решающую роль как сфера капиталовложений, то в германских землях этот процесс совсем не затрагивал главную отрасль феодального хозяйства. Там не было даже и признаков разложения изживших себя производственных отношений. Напротив: феодальные путы и эксплуатация, особенно в некоторых юго–восточных областях Германии, в Австрии, а позднее в землях к востоку от Эльбы, носили в себе зачатки второго закрепощения.

С этими порядками крестьяне не хотели и не могли более мириться. С начала столетия одно восстание крестьян следовало за другим. Так, в 1513 г. близ Леэна (Брейсгау) возник заговор союза «Башмака» под руководством Йосса Фрица. В том же году выступили крестьяне ряда крупных районов Швейцарии, поднявшись на длившуюся два с половиной года Швейцарскую крестьянскую войну. В 1514 г. в восстании «Бедного Конрада» в Вюртемберге впервые совместно выступила многочисленная крестьянская и городская оппозиция. Крестьянская война в Венгрии перекинулась на соседние австрийские области: ее следствием были восстания в Крайне (1515 г.), в Штирии и Каринтии. После ряда бунтов в маркграфстве Баденском и в Верхнем Эльзасе, носивших в большей мере локальный характер, в 1517 г. на Верхнем Рейне вновь возник широко разветвленный заговор «Башмака».

Те, кто знал о полемическом сочинении Лютера «О свободе христианина» лишь понаслышке, понимали этот памфлет как нечто большее, чем только лишь требование свободы вероисповедания и совести. Широкие слои народа стремились освободиться от оков рабства, от ростовщичества «монополий», от крепостной зависимости, от всех несправедливых налогов и поборов. Так, в рамках великого движения стали все громче звучать социальные и политические требования. Восстание против Рима и его союзников ширилось, но и в то же время оно все более сливалось с общей борьбой против эксплуатации и гнета. Идея о том, что простой народ должен сам добиваться своего избавления от рабства, получала все большее распространение.

Если трактаты гуманистов были обращены к образованным слоям, то несравнимо большая мобилизующая сила исходила от листовок и памфлетов, выражавших чаяния простого народа. Германские земли империи были наводнены просветительной литературой, оказывавшей влияние на ход борьбы. Лишь с 1517 по 1525 г. было издано огромными количествами более 2000 различных анонимных летучих листков в форме манифестов, памфлетов, песен, бесед или простых листовок, содержавших призывы к открытому выступлению против господствующего класса и его институтов.