Однако, несмотря на это, Эрже был и остается изобретателем европейского комикса, благодаря своему четкому изобразительному стилю, умению строить интригу с саспенсом в конце каждого выпуска (неподражаемые картинки, появлявшиеся регулярно, раз в неделю, держали юных читателей в напряжении каждые семь дней) и придумывать жутко смешных проходных героев – капитана Хеддока, профессора Турнесоля, даму Кастафьоре, детективов Дюпона и Дюпонна, ну и конечно, самого Тентена с Милу[139]. Он рисует, модернизирует, адаптирует и вульгаризирует (в благородном смысле этого слова) романы-сериалы в духе Рокамболя[140]. Впрочем, последний из его 23 альбомов будет озаглавлен «Тентен и Пикаро», в честь тех испанских плутов-авантюристов XVI века, которые и дали имя жанру плутовского романа.

«Голубой лотос» был выбран для презентации Тентена в нашем хит-параде по двум причинам: во-первых, нужно же было выбрать какой-то один эпизод из его приключений; во-вторых, здесь речь идет о первом приключении Тентена, для которого Эрже действительно собрал массу исторических документов. Выпущенный в 1936 году в черно-белом варианте, «Голубой лотос» был переработан и раскрашен в 1946-м. Он стал продолжением «Сигар Фараона», где Тентен уже боролся с бандой наркоторговцев. На сей раз эти негодяи участвуют в жестокой китайско-японской наркотической войне. Тентен даже отправляется в Шанхай и попадает в курильню опиума под названием «Голубой лотос». Нужно сказать, для тех времен сюжетец был довольно крут: все равно что в наши дни выпустить комикс для деток, где действие происходит в клубе обмена половыми партнерами! Итак, Тентен спасает жизнь Чангу, молодому парню, который на его глазах тонет в разлившейся Янцзыцзян (реке, горячо любимой персонажами Антонена Блондена в его «Обезьяне зимой»). Вместе они отважно противостоят жестокому Растапопулосу, дальнему предку Пабло Эскобара. В конце комикса, при расставании, Тентен роняет слезу – единственную за всю свою бурную карьеру, что вызвало многочисленные злобные нарекания и подозрения в гомосексуальной тяге к молодому китайцу, столь же идиотские, как если бы его обвинили в зоофильских отношениях с Милу, хотя Эрже действительно встречался с китайцем по имени Чанг Чонг-дзен, который сообщил ему множество полезных сведений для этого рассказа.

Де Голль сказал однажды: «Мой единственный международный соперник – это Тентен». И тем самым запятнал себя грехом гордыни, ибо сегодня альбом с Тентеном продается в мире каждые две с половиной секунды. Насколько нам известно, «Мемуары надежды» генерала не достигли и миллионной доли этой славы.

Будь у меня здесь побольше места, я бы с удовольствием рассказал вам про виски капитана Хеддока марки «Лох-Ломонд» (название шотландского озера, где я купался, пьяный в дым, несколько лет тому назад)… Но – продолжение следует!

№17. Гийом Аполлинер «АЛКОГОЛИ» (1913)

Номер 17 снова не за мной, но теперь мне это безразлично: я топлю свою печаль в алкоголях. Оцените мой тонкий переход к теме «Алкоголей», сборнику поэзии Гийома Аполлинера (1880—1918), одной из самых прекрасных поэтических книг, когда-либо, во все века, написанных по-французски.

Прежде всего, почему «Алкоголи», а не «Алкоголь»? Да потому, что Вильгельм Аполлинарий Костровицкий, взявший псевдоним Гийом Аполлинер (а для близких просто Костро), был не только поляком (а следовательно, алкоголиком), но еще и кубистом: он стремился описать мир во всех его аспектах, гранях и красках. Ему так же, как Пикассо (или, позже, Переку), все окружающее видится во множественном числе. Красота просто обязана быть множественной, как, например, в наши дни леваки в правительстве.

В этой книге есть все: безответная любовь, безжалостная смерть, неизбежное пьянство, формальные новации (отсутствие пунктуации, изолированные строфы, неожиданные рифмы, определенная свобода метрики), чисто классические стихи – такие, как «Мост Мирабо», – Германия, где Аполлинер побывал в 1901 году, а главное, бессмертные фразы, которые все знают назубок, не зная, что они принадлежат ему: «Разбился мой бокал, подобно взрыву смеха»[141], «На май, прекрасный май, плывущий в челноке…»[142], «О, я не хочу вспоминать…», «Заражен я любовью, что схожа с болезнью дурной»[143], «Но встречи я буду ждать»[144], «О как жизнь наша нетороплива/Как надежда нетерпелива!»[145]…

Мне хотелось бы остановиться на этой последней рифме – не для того, чтобы уподобиться «препoдам» французской литературы, которые внушают нам отвращение к поэзии, препарируя ее (стихотворение, черт подери, не лягушка на лабораторных работах по естествознанию!), а просто чтобы привлечь ваше внимание к созвучию слов «нетороплива» и «нетерпелива». Мне кажется, вся тайна поэзии сосредоточена в этом причудливом замысле – зарифмовать два слова с такими одинаковыми окончаниями и прямо противоположными значениями. То же самое и в строчке: «Дни угасают, я остаюсь», где явственно угадывается мотив человеческого угасания. Это столкновение медлительной жизни и необузданной надежды, бытия и небытия – подлинный поэтический катаклизм, и все ради чего? Ради того, чтобы завоевать Мари Лорансен[146], ту самую, что фигурирует в песенке Джо Дассена «Индейское лето»[147]! Чему только не служит поэзия!

«Слушайте мои песни всеобъемлющего пьянства», – говорит нам Аполлинер. И верно, давайте слушать этого пьянчугу, этого бродягу неприкаянного, чья поэзия, с ее упоением языком, с ее оргией словаря, с ее семантической вакханалией, даже через 87 лет сохранила хмельное благоухание Слова. «Опьяняйтесь!» – говорил Бодлер, кумир Аполлинера. Читайте «Алкоголи» на его могиле на кладбище Пер-Лашез, держа под рукой аспирин! Этот шедевр поразил горьким похмельем всех поэтов XX века, особенно сюрреалистов, которые обязаны ему всем своим творчеством, а не только изобретением этого слова («сюрреализм», как он написал в программе «Парада», балета Кокто, Пикассо и Сати, созданного в 1917 г.). Аполлинер ведет Рембо к Арагону; анахроничный и одновременно современный, он идет вспять утекающему времени. Неизвестно, существует ли «прогресс» в искусстве, но в любом случае Аполлинер, кажется, способствовал популярности Schmilblick[148]. Вернувшись с Великой войны[149], он сможет «умереть улыбаясь»: он выполнил свою миссию.

Знаете ли вы секрет вечной жизни?

«Все, что было, – живет. Только то, что еще не родилось,

Можно мертвым назвать. Мне сиянье былого открылось.

И бесформенный день, день грядущий, померк, потускнел…»[150]

Достаточно написать такие строки, и вы станете более бессмертным, чем вся Французская академия в полном составе, с ее дурацкими пальмовыми ветками[151].

Когда-нибудь, если у меня сыщется свободная минутка, я напишу сборник поэм и озаглавлю его «Коктейли» («солнце с перерезанной глоткой»[152]).

№16. Жак Превер «СЛОВА» (1946)

Жаку Преверу (1900—1977) не следовало бы называть свой первый сборник стихов «Слова», потому что все мы знаем, что слова улетучиваются, тогда как рукописи остаются. Вот поэтому-то Превер, будучи очень популярным (по выходе сборника было продано около миллиона экземпляров), подвергся презрительному осуждению критиков и поношениям собратьев по перу. Даже Мишель Уэльбек (между прочим, тоже поэт) написал в своих «Интервенциях», что «Превер – просто дурак».