Вечером, когда Дюк причёсывал меня, он рассказал, что перед ужином к прекрасной иностранке и её мужу явился хозяин и недвусмысленно заявил категорическое требование заплатить к завтрашнему утру. Иначе для них не будут поставлены куверты, а все их пожитки навсегда останутся в гостинице.

— Откуда ты это знаешь?

— Обыкновенно. Их комната отделяется лишь деревянной перегородкой, и если бы они были сейчас у себя, то слышали бы каждое наше слово.

— А где они?

— За столом. Стараются наесться на весь завтрашний день. Дама, правда, плачет. Вам, сударь, сейчас и карты в руки.

— Умолкни, я не желаю впутываться в это. Здесь явная ловушка. Порядочная женщина никогда не стала бы рыдать за табльдотом.

— Ах, если бы вы видели, как к лицу ей слёзы! Я, жалкий бедняк и то не пожалел бы пары луидоров, если бы она только пожелала заработать их. 

— Поди предложи ей.

В эту минуту возвратилась мадам с супругом, и я услышал рыдания и сердитый мужской голос. Но говорили они по-валлонски, и я не понял ни слова.

— Отправляйся спать, — сказа я Дюку, — и передай хозяину, чтобы завтра приготовил мне другую комнату.

Я лёг, но слёзы и шёпот прекратились только после полуночи.

На следующее утро, когда я брился, Дюк доложил о кавалере Стюарде.

— Скажи, что я не знаю никого с таким именем.

Дюк вернулся и сообщил, что, услышав отказ, кавалер в ярости топнул ногой, зашёл к себе в комнату и вышел из неё уже со шпагой.

— Надо всё-таки проверить, заряжены ли пистолеты.

Мне было смешно, однако я остался доволен предусмотрительностью моего испанца, ведь отчаявшийся человек способен на всё.

— Иди к хозяину и скажи, чтобы он дал мне другую комнату.

Однако хозяин явился сам и обещал удовлетворить меня лишь на следующий день.

— Если сегодня же не будет комнаты, я сейчас же съеду. Зачем мне слушать по ночам рыдания?

— Неужели здесь слышно, сударь?

— Да, вы можете сами убедиться, например, сейчас. Может быть, вам будет даже интересно. Эта женщина из-за вас покончит с собой.

— Из-за меня, сударь? Но я требовал только то, что мне причитается.

— Слышите, теперь говорит муж. Уверен, на своём жаргоне он называет вас чудовищем.

— Это меня не касается, лишь бы заплатил.

— Вы обрекаете их на голодную смерть. Сколько они должны?

— Пятьдесят франков.

— И вам не стыдно поднимать шум из-за таких пустяков?

— Сударь, мне было бы стыдно, если бы я дурно поступил. Но я требую своё. 

— Вот ваши деньги. Идите и скажите им, что вам заплатили и они могут обедать, но не называйте меня.

— Вы сделали доброе дело, — произнёс сей неотёсанный мужлан и удалился, чтобы сообщить им эту новость:

— Вы ничего мне не должны и, если угодно, можете спускаться к обеду и ужину, но впредь будете платить каждый день.

Весь этот монолог был произнесён громким голосом, чтобы я слышал каждое слово.

Когда я выходил из комнаты, меня сразу же остановил кавалер и рассыпался в благодарностях.

— Сударь, я не понимаю, о чём вы говорите, — отвечал я. Он отошёл, ещё раз поблагодарив, а я отправился на берег Роны развлечься созерцанием моста и реки, которую географы почитают самой быстрой в Европе. В гостиницу я вернулся лишь к обеду. Хозяин знал, что я плачу каждый раз по шесть франков, и отдельно для меня готовил деликатесные блюда. Именно там я пил самое лучшее эрмитажное вино, которое находил столь превосходным, что за всё время, проведённое в Авиньоне, не употреблял никакого другого. После обеда я занялся своим туалетом, а потом отправился в театр. У подъезда я встретил Астроди и отдал ей все шестнадцать билетов. Моё место было рядом с ложей вице-легата князя Сальвиати, который приехал с многочисленной свитой дам и кавалеров, разукрашенных кружевами и орденами.

Ко мне подошёл человек, назвавшийся отцом мнимой Астроди, и шепнул на ухо, что дочь его просила не выдавать её тайну. Я отвечал ему также шёпотом, что никогда не подвергну себя риску быть уличённым во лжи. Лёгкость, с которой жулик предлагает честному человеку принять участие в его махинациях, просто поразительна. Возможно, ему кажется, что подобная откровенность является знаком уважения.

После первого акта человек двадцать лакеев в княжеских ливреях разносили в передние ложи мороженое. Я счёл уместным отказаться, и тогда некий молодой человек, прекрасный как Амур, подошёл ко мне и непринуждённым, но учтивым тоном спросил, почему я не взял мороженое. 

— Не имея чести никого знать, я никому не хотел давать повод говорить, что он угощал меня.

— Сударь, такой человек, как вы, не нуждается в рекомендациях.

— Это слишком большая честь для меня.

— Вы остановились в гостинице “Сент-Омер”, сударь?

— Да. Естественно, ради того, чтобы посетить Воклюз, куда рассчитываю поехать завтра, если смогу найти хорошего чичероне.

— С удовольствием окажу вам эту услугу. Меня зовут Дольчи. Я сын капитана гвардии вице-легата.

— Мне весьма приятно ваше любезное предложение, и я с удовольствием принимаю его.

— Я буду у вас в семь часов.

Меня привела в восхищение благородная непринуждённость сего Адониса, которого, если бы не звук мужского голоса, можно было бы принять за прелестную деву. Зато самозванная Астроди, чьи артистические таланты вполне соответствовали её непривлекательности, вызывала один лишь смех, так как во время всего представления ни на минуту не отводила от меня своих белёсых глаз. Даже когда пела, и то с улыбкой посматривала она в мою сторону и делала какие-то многозначительные жесты, по которым все присутствующие должны были обратить на меня внимание и составить совершенно превратное представление о моих вкусах. Зато мне понравился голос и глаза другой актрисы, оказавшейся горбуньей. Несмотря на сей порок, она была очень высока, и, если бы не её уродство, имела бы рост не менее шести футов. Кроме очень красивых глаз и вполне сносного голоса, она, как мне показалось, была, подобно всем горбуньям, отнюдь не лишена ума. Я увидел её вместе с дурнушкой Астроди у подъезда, когда выходил из театра. Одна ждала, чтобы поблагодарить меня, другая предлагала билеты на свой бенефис.

Как только Астроди излила на меня свои благодарности, горбунья, смеясь во весь рот, растягивавшийся до самых ушей и открывавший не менее двух дюжин ослепительных зубов, сказала, что надеется на моё согласие почтить своим присутствием её бенефис. 

— Если только мне не придётся уехать раньше, — отвечал я.

При этих словах наглая Астроди в присутствии нескольких дам, ожидавших своих карет, со смехом сказала, что ни под каким видом не позволит мне уехать, и посоветовала своей подруге:

— Дай ему шестнадцать билетов.

Постеснявшись отказаться, я выложил два луидора, после чего Астроди сказала, несколько понизив голос:

— Завтра, когда кончится спектакль, мы поедем к вам ужинать, но при условии, что больше никого не будет. Нам хочется напиться.

Несмотря на некоторую досаду, я подумал, что такая компания должна быть довольно комической, и решил остаться, надеясь позабавиться.

Я сидел один у себя в комнате, когда возвратились Стюард и его жена. На сей раз не было слышно ни слёз, ни упрёков. Однако же утром, к своему величайшему удивлению, я увидел перед собой самого кавалера, который заявил мне, как будто мы были старыми знакомцами, что, узнав о моей сегодняшней прогулке в Воклюз, да ещё в четырёхместной карете, он решился просить позволения, ежели я буду один, сопровождать меня вместе со своей женой, которой очень хочется посмотреть фонтан. Я согласился.

Дюк не преминул заметить, что всё идёт, как он предсказывал. Действительно, парочка, без сомнения, задумала возместить мои расходы новыми авансами. Сие не было для меня неприятно, тем более я ещё не сделал ни одного вига для того, что уже предлагалось с такой предупредительностью.

Явился Дольчи, прекрасный, словно ангел. Соседи мои были вполне готовы, и, как только экипаж нагрузили всем необходимым для доброго пикника, мы отправились.