Клеопатра. Почему?

Цезарь. Потому что, будь ты прирожденной царицей, ты понимала бы, что радость власти — это не радость от того, над чем ты властвуешь, не от того, что принадлежит тебе… а от самой власти, от власти как таковой, от того, что ты ее ощущаешь в себе, внутри… Это как хорошее вино — ты его пьешь не ради опьянения, которое оно тебе дарит, а ради него самого. Но с этим надо родиться.

Клеопатра. И это единственное, чего ты на самом деле жаждешь, единственное, без чего не можешь, — власть?. Мне жаль тебя.

Цезарь. Да. (Поднял на нее глаза.) Но когда я встретил тебя и понял, что есть одна лишь власть, которую никто не в силах у меня отнять…

Клеопатра (насмешливо). Любовь?! — тебе хватило ее на девять месяцев.

Цезарь (убежденно). Ты подарила мне эти девять месяцев покоя, нежности, вернувшейся ко мне молодости… очень может быть, это было лучшее время всей моей жизни. Но даже ты…

Клеопатра. В чем я виновата перед тобой?

Цезарь. …даже любовь не освободила меня от мыслей. Я продолжал думать, детка.

Клеопатра. Ты думаешь, воюешь, побеждаешь, пишешь новые законы — но не живешь. Жив великий Цезарь, но не маленький Гай. Ты сам его крадешь у себя. Ты себя ограбил.

Цезарь (почти виновато). Увы, меня вечно одолевают мысли… ненасытная жажда и гордыня все понять и, поняв, переделать… (Нежно.) Я был и тогда не волен в себе, детка.

Клеопатра (с горечью). О да! — ты ведь всего лишь Цезарь.

Цезарь (согласился с ней). Всего лишь.

Клеопатра (прямо). Это — прощание, Гай?

Цезарь (уклонился от ответа). Я рад приветствовать тебя от имени Рима, царица. (Улыбнулся.) Мне всегда не хватало в нем тебя.

Клеопатра. Мне не нравится в Риме. Он как храм, пустой и холодный, давно покинутый богами. Ваши женщины до подозрительного целомудренны, из-за спины их добродетели выглядывает неумелый блуд. Ваши мужчины так преисполнены собственного достоинства, что кажется, будто перед тобой не человек, а одна сенаторская тога. Мне тут холодно, я в первый же день простудилась. (Без жалобы.) Я устала, Цезарь, и мне скучно. Отпусти меня. Я хочу уехать.

Цезарь (задет). И это все, что ты увидела в Риме? Все, что поразило тебя?

Клеопатра (вдруг вспомнив). Нет… Вчера я возвращалась с приема, устроенного в мою честь сенаторскими женами, поздно ночью, и на одной из улиц мои носилки обступила орава пьяных молодых людей, несомненно знатных — у них были напомаженные, завитые волосы и дорогие туники, залитые вином и жиром… И один из них… один из них имел наглость откинуть полог и заглянуть в мои носилки, а стража не отважилась ему перечить. Такой высокий, стройный, с лицом молодого Геракла, правда, пьяного, беспардонного Геракла, и все же… У него поверх туники была даже накинута львиная шкура. И он был босиком! Представляешь — дорогая туника, львиная шкура, весь в кольцах и завитках — и босиком!. Наглый, разнузданный, но…

Цезарь (смеется). Но прекрасный!. В Риме есть только один человек, который может себе это позволить. Босой Геракл! — один он.

Клеопатра (пытаясь скрыть любопытство). Кто же он?

Цезарь. Антоний! Марк Антоний, начальник конницы и правая рука Цезаря. Мой любимец. И мой тайный недуг — римляне не могут мне простить беспутство моего Геракла. Но я его люблю. (С усмешкой, за которой шевельнулась ревность и предчувствие.) Он тебе понравился?

Клеопатра (поспешно). Нет!. Не думаю. Что мне до него? — просто он так ни на кого из вас не похож…

Цезарь (словно даже радуясь этому). Я знал, что он тебе понравится. Он занятен, во всяком случае, его ни с кем не спутаешь. Он тебя позабавит. (Мгновение поколебавшись.) Он здесь. (Не давая ей возразить, зовет.) Антоний!

Клеопатра (вдруг испугалась). Зачем? — я не хочу его видеть! Достаточно того, что я видела вчера. (Невольно, с острым любопытством.) Надеюсь, сегодня он не будет босиком?

Входит Антоний. Поверх длинного плаща на нем гераклова львиная шкура.

Цезарь и Клеопатра невольно разом взглянули на его ноги, но сейчас он обут в красные сенаторские башмаки.

Антоний. Ты хотел меня видеть, Цезарь?

Цезарь (он очень весел, но в веселье этом есть что-то натужное). Не один я, мой Антоний.

Антоний (Клеопатре, почтительно, но и с вызовом). Марк Антоний, начальник конницы и сенатор, приветствует царицу Египта. (Пораженный ею с первого взгляда.) Я впервые вижу тебя, но… но…

Клеопатра (пытаясь насмешливостью преодолеть свое замешательство). Я тоже впервые вижу тебя… обутым.

Антоний (не поняв насмешки, взглянул на свои ноги). Эти красные башмаки — знак сенаторского достоинства.

Цезарь (Клеопатре). Оно у этих господ именно в ногах. Представь себе, что в их сенате…

Клеопатра (не слыша его; Антонию). А эту шкуру льва ты не снимаешь, даже когда забываешь обуться?

Антоний. Этого льва? (Чуть театрально.) Я — потомок Геракла, и мне пристало ее носить по праву.

Клеопатра (насмешливо). К тому же она тебе к лицу.

Антоний (не замечая подвоха). Да, я похож лицом на Геракла, все говорят. Я происхожу по прямой линии от его сына Антона.

Клеопатра. Но при этом ты пахнешь изысканными духами, а не Авгиевыми конюшнями.

Антоний (все так же простодушно). Тебе нравится этот запах? — мне привезли их из Сирии, один флакон стоит вдесятеро против всех авгиевых быков. Кстати, что касается этого подвига моего предка, то в нашей семье сохранилось любопытное предание. Будто бы Геракл…

Цезарь. Прости, Антоний, но поскольку ты, несомненно, захочешь рассказать нашей гостье не об одном этом подвиге твоего родоначальника, а их у него было, помнится, целых двенадцать, на это уйдет немало времени… а у меня как раз дела, я должен продиктовать несколько писем. (Клеопатре; с нежной печалью, словно прощаясь.) Прости, великая царица, но Рим — город, в котором на каждого живущего в нем приходится гораздо меньше времени, чем у тебя в благословенной Александрии…

Клеопатра (едва ли она услышала истинный смысл его слов). Вероятно, потому, что мы придерживаемся старого календаря.

Цезарь (долго глядел на нее; после молчания). Может быть… Собственно, наше время уходит, не справляясь с календарями. Извини, всего лишь несколько писем… (Ушел.)

Некоторое время Клеопатра и Антоний молчали, присматриваясь друг к другу: Антоний — дерзко и не таясь, Клеопатра — с неодолимым любопытством.

Антоний (прервал молчание). Твоя проницательность делает тебе честь — ты с первого взгляда увидела мое сходство с Гераклом.

Клеопатра (все еще прячась за насмешку). Я это поняла еще вчерашней ночью — только потомок полубога может себе позволить попирать священные камни Рима босыми пятками.

Антоний (рассмеялся с мальчишеским самодовольством). А, этой ночью!. Мы возвращались с холостяцкой попойки у Куриона. (Увлекшись.) Ну, доложу я тебе, Курион!. — уже немолод, и трибуном успел побывать, и политик, и оратор, а пьет — за ним даже мне не угнаться. Он один из первейших моих друзей. Еще в юности мы с ним так промотались, что однажды утром я проснулся, а на мне долг в двести пятьдесят талантов. Так Курион поручился за меня на всю эту чудовищную сумму. Хоть у него самого долгов было по горло, только и надежд, что на наследство после смерти отца. Но с него все как с гуся вода. Распутнее и беспечнее его был разве что бешеный Клодий, ну тот, что забрался в дом Цезаря во время праздника Доброй Богини, переодевшись служанкой… Ты что, не знаешь этой истории?! — в результате Цезарю пришлось развестись с Помпеей, а он ее любил… впрочем, не об этом речь… (Потерял нить рассказа.) О чем это я?.