Гивэй махнул рукой на запад, поднялся с пригорка. Встала и Оля.

— Ты сам летишь! Летишь, как быстрый ветер. Да куда там — в сто раз быстрее! И вот под тобою враги, те враги, которые Зою повесили, которые детей, стариков убивают, которые брата моего Тэгрына убили. И тут я на самолете! Огнем, свинцом в них! Бомбами! Враги падают, в воздух взлетают, бегут!

Юноша умолк, как бы спрашивая восторженными глазами: ну как, понятно теперь, почему мне в небо хочется?

— Да, ты мне многое объяснил! — с задумчивой, чуть грустной улыбкой ответила Оля.

Старик Анкоче тоже не спал в эту солнечную ночь. Радостно было думать, что на своем долгом веку ему довелось увидеть еще одно весеннее солнце. Сидя на пороге колхозной косторезной мастерской, он перебирал большую связку моржовых клыков и о чем-то шептал, мерно покачиваясь и порой переходя на негромкий речитатив. Старик Анкоче слагал сказание.

«Так прадеды наши делали, — рассуждал он. — Так и мы должны о жизни своей вечное слово сложить».

Сейчас Анкоче больше всего занимала счастливая весть: добрые, могучие богатыри, советские воины подошли к главному вражескому городу, где жил злобный дьявол с безумными глазами, с паучьим клеймом на лбу.

Невольно вспомнилось старику сказание о могучем богатыре Нэрмэкине, который победил злобного дьявола.

Анкоче глянул на солнце, зажмурился и минуту сидел неподвижно. Перед его глазами встал портрет Великого Человека. «В волосах его все больше и больше зимней изморози. Но такой уж человек этот, что седина его весенним цветением кажется. Я выточу его образ из белой кости».

Захваченный новой мыслью, Анкоче вытащил из мастерской шкуру белого медведя, разостлал на солнцепеке, перенес туда же связку моржовых клыков, принялся подбирать их.

За этим занятием и застал его Гивэй. Юноша подошел к нему неслышно, как-то по-особенному умиротворенный, до краев переполненный счастьем. Ответив на приветствие старика, он ласково прищурился на солнце и улегся лицом кверху на шкуру медведя.

— Почему не спишь? — спросил его через несколько минут Анкоче.

Гивэй не отозвался, он заснул, потому что не спал вот уже третью ночь, думая о разлуке с Олей. На лице его было все то же выражение умиротворенности и большого счастья. Юноше снилось, как будто кто-то невидимый, в ком он смутно угадывал самого себя, взял в руки его скрипку и начал играть. Это была чудесная музыка — нежная и прозрачная, как горный родник.

Но вот Гивэй уже высоко в небе. Самолет несет его плавно и в то же время стремительно быстро. Гивэй осматривается: внизу — города, села, нивы, реки, горы, моря. Самолет опускается почти к самой земле, затем снова взмывает к небу. У Гивэя захватывает дыхание. Где-то далеко за прозрачными облаками, пронизанными солнцем, ему улыбается Оля.

Внезапно наступает мрак, нарастает грохот. «Ага, — думает Гивэй, — это они — фашисты… Сейчас они будут падать… падать мертвыми!..»

— Эй, Гивэй! Смотри, самолет! — доносится до него чей-то голос.

— Это мой, мой самолет! — хочет ответить Гивэй и просыпается от повторного возгласа Анкоче.

Над поселком только что пролетел самолет, завернул и снова пошел почти над крышами домов на бреющем полете. Что-то мелькнуло в воздухе и ринулось вниз, как белая чайка. Самолет улетел. Гивэй подбежал к сброшенному с самолета туго увязанному пакету, взял в руки.

— Почта! — весело крикнул он старику. — Побегу в правление колхоза!..

— Ну, беги, потом расскажешь, добрые ли вести принес самолет, — ответил Анкоче, увлеченный работой.

Гивэй взглянул на свои часы и удивился: уже десять утра.

— Ай-яй! Так долго спал! Мне же к отъезду собираться! — пробормотал он и побежал к правлению колхоза…

Оля с трудом успокоила учеников, взволнованных пролетевшим самолетом. Когда она принялась за объяснение новой задачи, в класс, словно ветер, ворвался Гивэй. Лицо его было необыкновенно возбужденным.

— Оля! Ребята! Победа! Берлин взят! — закричал он, потрясая белым листком бумаги. — Фашисты сдались! Мир! Мир! Мир!..

Какое-то мгновение в классе стояла глубокая тишина.

— Победа! — тихо промолвила Оля, не в силах оторвать взгляда от бумаги, высока поднятой в руках Гивэя, и тут же закричала так, словно всю душу хотела вложить в этот крик:

— Победа! Ур-ра!..

Тишина взорвалась. С ликующими криками школьники соскочили со своих мест, гремя крышками парт. Некоторые из них взбирались на парты и кричали, топая ногами, хлопая в ладоши:

— Победа! Мир! Ур-ра!..

Гивэй бросился на улицу, все также потрясая над головой белым листком бумаги со сводкой Информбюро. Школьники, а за ними и Оля также устремились на улицу.

В поселке творилось что-то невероятное. Люди бежали от дома к дому, кричали, обнимались. Двое юношей схватились бороться, воинственно выкрикивая: «Гы-а! Гы-а!» Иляй зачем-то выпустил из питомника всех собак, и собаки, возбужденные радостью людей, бегали по поселку, звонко лаяли. Пытто залез на чердак своего дома и, победно помахав красным флагом, укрепил его над крыльцом. Его примеру последовали другие. Барабанщик пионерского отряда, Тотык, шагал через поселок и гулко выбивал марш. Рультын выстроил свою комсомольскую бригаду с карабинами в руках, взмахнул малахаем и выкрикнул, срывая голос:

— Огонь!

Грянул залп, за ним второй, третий, четвертый…

У правления колхоза собирались люди.

Растерянная, со слезами на глазах, Оля смотрела на все, что происходило вокруг, и тихо шептала:

— Победа! Витя, ты слышишь, родной мой. Твоя победа!

Откуда-то сзади появился Айгинто, крепко обнял и поцеловал Олю в щеку. Не успела она опомниться, как председатель уже бежал от нее и громко кричал:

— Рультын! Пытто! Нотат! Запрягайте самых быстрых собак, ветром мчитесь в тундру, зовите в поселок оленеводов из ближних стойбищ!

Вскоре из поселка вырвалось несколько упряжек. Над каждой из них на шесте пламенел красный флаг!

Через несколько часов из тундры в поселок уже мчались на оленях в бешеной гонке оленеводы. Подскакивали нарты. Заливались тонкие колокольчики.

— Ги! Ги! Ги! — выкрикивали наездники, взмахивая погонычами, как саблями.

С приездом оленеводов был проведен второй митинг. После митинга Иляй откуда-то вытащил чучело Гитлера, изготовленное для тренировок в штыковом бою, проводившихся в отделении всевобуча. Охотники и оленеводы со смехом и шутками устремились за Иляем.

— На костер! На костер волка Гитлера! — кричал Иляй, окруженный шумной толпой.

— На костер! — подхватили люди.

Вскоре в середине поселка пылал большой костер. Когда пламя было уже достаточно жарким, несколько мужчин подхватили чучело Гитлера и швырнули в огонь. Громкие, воинственные возгласы, смех разносились по поселку.

— Люди, разжигайте костры! Кипятите чай, варите мясо! Тащите на улицу медвежьи шкуры! — громко выкрикивал Айгинто. И вот уже не один, а десятки костров запылали в поселке. Женщины и дети тащат к кострам медвежьи, оленьи шкуры, чайники, котлы. Парни выставляют на ровной поляне призы для участников в спортивных состязаниях.

Горят костры! Гости и хозяева пьют чай, едят мясо. Голые по пояс юноши борются, показывают свою силу и ловкость.

— Гы-а! Гы-а! — раздаются их воинственные возгласы. В другом месте идет состязание по прыжкам. А еще дальше гибкий и стройный юноша, в котором все узнают Тымнэро, прыгает через аркан.

Старики, пожилые мужчины и женщины наблюдают за состязаниями, обсуждают, кому должен быть вручен тот или иной приз.

Анкоче сидит у одного из самых больших костров, где собрались старые охотники и оленеводы.

— Хороший обычай у наших предков был, — тихо говорит он, — вечное слово о жизни своей оставлять потомкам. Помнить надо обычай этот. Послушайте меня, люди… Пусть начало этого слова о нашей жизни от одного к другому пойдет. Середина и конец потом появятся.

Старики согласно закивали седыми головами.

— Был светлый солнечный день, — начал Анкоче, мерно покачиваясь. — Солнце было яркое, теплое. Люди подымали кверху головы, улыбались, протягивали к нему руки. А под солнцем большая звезда горела, красная звезда горела над крышей высокого дома, где жил Великий Человек. И, чем ярче горела звезда, тем выше подымалось солнце. Тепло людям становилось. Тепло и радостно! Смех и песни слышались всюду.