— Ах, вы не можете? Хотя и знаете, что, когда вы нанесли ей тот жестокий, злодейский удар, эти два волоска запутались в аппарате?

— Никакого злодейского удара я ей не наносил, — возразил Клайд, уловив взгляд Джефсона, — и не могу сказать, что это за волосы.

Он говорил себе, что не даст этому человеку сбить и запугать себя, и все же испытывал болезненную слабость и тошноту. А торжествующий Мейсон, довольный уже и этим психологическим эффектом, вновь положил аппарат и волосы на стол и заметил:

— Ладно, тут было достаточно показаний насчет того, что эти волоски были в аппарате, когда его вытащили из воды. А перед тем как упасть в воду, он, по вашим же собственным словам, был у вас в руках.

Он умолк на минуту, спрашивая себя, какую бы еще пытку придумать для Клайда, потом снова заговорил:

— Теперь о вашей прогулке по лесу, Грифитс: в котором часу вы дошли до Бухты Третьей мили?

— По-моему, около четырех часов утра, как раз перед рассветом.

— А что вы делали с этого времени и до отбытия парохода?

— Просто ходил взад и вперед.

— По самому поселку?

— Нет, сэр, поблизости.

— В лесу, надо полагать? Выжидали часа, когда поселок проснется, чтобы ваше слишком раннее появление не показалось странным, — так?

— Просто я ждал, чтобы взошло солнце. Кроме того, я устал и прилег немного отдохнуть.

— И вы хорошо спали и видели приятные сны?

— Да, я устал и поспал немного.

— А откуда у вас были такие точные сведения о пароходе и о времени его отплытия и вообще о Бухте Третьей мили? Постарались ознакомиться со всем этим заранее?

— Ну, в этих местах всем известно, что между Шейроном и Бухтой Третьей мили ходит пароход.

— Вот как, всем известно? Только поэтому и вы об этом знали?

— Ну, еще и потому, что, когда мы подыскивали место, где бы обвенчаться, мы оба обратили внимание на Бухту Третьей мили, — хитроумно ответил Клайд. — Но мы видели, что туда нельзя добраться поездом: железная дорога доходит только до Шейрона.

— Однако вы заметили, что это южнее озера Большой Выпи?

— Да, как будто заметил, — сказал Клайд.

— И что дорога, проходящая к западу от станции Ружейной, ведет на юг к Бухте Третьей мили мимо южной части Большой Выпи?

— Просто в лесу на южном берегу я наткнулся на какую-то дорогу или тропу, но я вовсе не думал, что это и есть правильная дорога.

— Понятно. Как же тогда вышло, что, встретившись в лесу с тремя прохожими, вы спросили их, далеко ли до Бухты Третьей мили?

— Я их не о том спрашивал, — ответил Клайд, следуя наставлениям Джефсона. — Я спросил, не знают ли они какой-нибудь дороги до Бухты Третьей мили и далеко ли до этой дороги. Я не знал, что это и есть та самая дорога.

— Ну, они показывали здесь совсем другое.

— Мне все равно, что они показывали, я-то их спрашивал именно об этом.

— Вас послушать, так выходит, что все свидетели лгуны, один только вы честный человек, — так, что ли?.. Ну, а когда вы добрались до Бухты Третьей мили, вы не зашли куда-нибудь поесть? Вы же, наверно, проголодались, — так?

— Нет, я не был голоден, — просто ответил Клайд.

— Хотели поскорее выбраться из этих мест, да? Боялись, что те трое, дойдя до Большой Выпи и услыхав о несчастье с мисс Олден, расскажут, как они с вами встретились, — так?

— Нет, не так. Но мне не хотелось оставаться в тех местах, я уже говорил почему.

— Понятно. Зато в Шейроне, где вы почувствовали себя в большей безопасности, — подальше от тех мест, — вы, не теряя времени, взялись за еду, — так? Там вы покушали с аппетитом, верно?

— Ну, право, не знаю. Я выпил чашку кофе и съел сандвич.

— И еще кусок пирога, как тут уже было установлено, — прибавил Мейсон. — А затем присоединились к толпе, шедшей с вокзала, как будто только что приехали из Олбани, как вы это потом всем рассказывали. Так было дело?

— Да, так.

— А не кажется ли вам, что для действительно невинного человека, в душе которого только недавно произошел благодетельный перелом, вы были ужасно предусмотрительны и осторожны? Прятались в лесу, выжидали в темноте, делали вид, будто приехали прямо из Олбани…

— Я уже объяснил все это, — упрямо ответил Клайд.

Следующим своим ходом Мейсон намеревался изобличить позорное поведение Клайда, который, несмотря на все, чем пожертвовала для него Роберта, способен был изобразить ее незаконной сожительницей нескольких мужчин, поскольку он во время поездки записывался в разных гостиницах под разными именами.

— Почему вы не брали отдельных комнат?

— Видите ли, она этого не хотела. Ей хотелось быть со мной. И, кроме того, у меня было не слишком много денег.

— Даже если и так, выходит очень странно: тогда вы могли проявить к ней так мало уважения, а потом, когда она умерла, вас стала до того заботить ее репутация, что вы сбежали и хранили про себя тайну ее гибели, лишь бы, как вы говорите, сберечь ее доброе имя? Как это так получается?

— Ваша честь, — вмешался Белнеп, — это уже не вопрос, а целая речь.

— Беру свой вопрос назад, — отпарировал Мейсон. — Кстати, Грифитс, — продолжал он, — сами-то вы признаете, что вы интеллектуальный и моральный трус, или нет?

— Нет, сэр. Не признаю.

— Не признаете?

— Нет, сэр.

— Стало быть, когда вы лжете, да еще под присягой, вы ничем не отличаетесь от любого другого человека, не труса в интеллектуальном и моральном отношении, и заслуживаете такого же презрения и кары, как и всякий клятвопреступник и лжесвидетель? Правильно?

— Да, сэр. Думаю, что правильно.

— Так вот, если вы не интеллектуальный и моральный трус, тогда чем объяснить, что, нанеся мисс Олден нечаянный, по вашим словам, удар, вы оставили ее на дне Большой Выпи и, зная, какие страдания причинит ее родным эта утрата, не сказали никому ни слова, а просто-напросто ушли, — спрятали штатив в кусты и удрали тайком, как самый обыкновенный убийца? Что вы подумали бы, если бы вам рассказали такую вещь о ком-нибудь другом? Что это, по-вашему: поведение человека, который задумал и совершил убийство и потом попытался благополучно скрыться, или просто подлые, хитрые уловки интеллектуального и морального труса, который старается избежать ответственности за случайную гибель соблазненной им девушки, потому что огласка может повредить его благоденствию? Что именно?

— А все-таки я не убивал ее, — упрямо повторил Клайд.

— Отвечайте на вопрос! — прогремел Мейсон.

— Прошу суд разъяснить свидетелю, что он не обязан отвечать на подобный вопрос, — вмешался Джефсон, поднимаясь и пристально посмотрев сперва на Клайда, потом на Оберуолцера. — Это вопрос чисто риторический, не имеющий прямого отношения к обстоятельствам данного дела.

— Правильно, — подтвердил Оберуолцер. — Свидетель может не отвечать.

И Клайд только молча посмотрел на всех, чрезвычайно ободренный этой нежданной помощью.

— Ладно, продолжаем, — сказал Мейсон. Более чем когда-либо он был раздосадован и обозлен бдительностью Белнепа и Джефсона и их стремлением свести на нет силу и смысл каждой его атаки и тверже чем когда-либо решил, что не позволит им восторжествовать. — Так вы говорите, что до этой поездки вы не намерены были жениться на мисс Олден, если бы только удалось этого избежать?

— Да, сэр.

— Она хотела, чтобы вы с ней обвенчались, но вы еще не пришли к такому решению?

— Да.

— Ну, а не припоминаете ли вы поваренную книгу, солонку, перечницу, ложки, ножи и все прочее, что она уложила в свой чемодан?

— Да, сэр, припоминаю.

— Так что же, по-вашему, уезжая из Бильца и беря все это с собой, она могла думать, что останется незамужем и поселится где попало в дешевой комнатушке, а вы будете навещать ее раз в неделю или раз в месяц?

И прежде чем Белнеп успел заявить протест, Клайд выпалил именно то, что следовало:

— Мне не известно, что она могла думать на этот счет.

— А вы случайно в телефонном разговоре, — например, после того как она написала вам, что, если вы не приедете за нею в Бильц, она сама приедет в Ликург, — не обещали ей жениться?