Бывают такие дни в жизни каждого производственного коллектива, когда сквозь текучку будничных дел, сутолоку обычных хлопот и обязанностей вдруг у каждого начинают пробиваться догадки о смысле происходящего, о самом главном, ради чего работают. Эти дни как бы подбивают черту под многими годами, проработанными вместе, еще теснее сплачивают людей.

Бригада Тагана Човдурова, пройдя напрямик через два-три бархана, тоже явилась к буровой Атабая. Таган-ага сразу включился в работы и, пожалуй, суетился больше всех. Как мальчишка, бегал вызывать трактористов, чтобы убрать площадку вокруг буровой, и даже вместе с Чекером оттаскивал трубы в сторону. Ждали нефть не на его буровой, но Таган-ага ждал с такой же яростной надеждой, как и его старый друг Атабай. Ради такого дня он и стремился в Сазаклы, чтобы самому пробивать первый путь, как некогда в Небит-Даге, чтобы снова чувствовать руками и сердцем, что молодость еще не прошла…

Устав ворочать трубы, Таган-ага остановился на минуту рядом с Джапаром и заметил взгляд палатчика, устремленный куда-то вдаль, за барханы. Таган молча поглядел на товарища — словно тень прикрыла глаза и густые рыжие ресницы, и старик старался понять, что огорчило Джапара в этот сверкающий солнцем день. Угадывая молчаливый вопрос, Джапар сказал:

— Может, и он лежит под сыпучим барханом…

Таган понял, что Джапар вспомнил о своем отце, погибшем здесь еще в гражданскую войну.

— Они погибали в этих песках ради нашего счастья… — осторожно начал Таган.

— Да, да! Времена меняются быстро, — перебил Джапар, которому и самому не хотелось предаваться печальным воспоминаниям. — Наши отцы плелись тут вслед за единственным верблюдом, а мы добываем черный жемчуг под семью пластами земли.

— И добудем! — раздался из-за его спины голос Амана.

— Ты думаешь, товарищ парторг, буровая даст нефть? — недоверчиво спросил Чекер, подошедший вместе с Аманом. С тех пор как Аман взял его с собой однажды в город и повел в Дом культуры на концерт, а ночью долго беседовал, оставив его ночевать у себя в холостяцкой квартире, великан очень привязался к парторгу.

— Обязательно пойдет, — сказал Аман.

Чекера удивила уверенность парторга. Что он может знать об этой скважине? Пусть он сообразительный, пусть вожак коммунистов и беспартийных, но ведь он же не инженер и не геолог.

— А почему ты знаешь, что пойдет нефть?

Аман улыбнулся.

— Скажи-ка, Чекер, ты теперь можешь в этом разбираться: почему начали бурить именно здесь, а не на двадцать километров к западу и не на километр к востоку?

— Так геологи велели, — уверенно объяснил Чекер.

— Но почему показали именно это место?

— Значит, почувствовали, что здесь пахнет нефтью. Видно, шибануло им в ноздри. Ты лучше объясни, почему не дала нефть вторая буровая? Когда у Атабая было плохо, там было хорошо.

Аман понял, что в голове Чекера еще не совсем просветлело.

— Если бы каждый, кто берет в руки карандаш, был ученым, мы бы небесными звездами играли, как мячами. Если бы каждая буровая давала нефть, мы превратили бы весь мир в нефтяное озеро. Не всякая пуля попадает в цель. И если вторая буровая совсем не даст нефти, не будет ничего удивительного. Может быть, долото прошло мимо залежи нефти, как пуля проходит мимо мишени. Но я уверен, что и третья, и четвертая, и, если будет, пятидесятая буровая — все здесь дадут нефть.

Чекеру очень понравились рассуждения парторга.

— Вон как ты далеко заглядываешь вперед!

— У меня, Чекер, опыта больше, чем у тебя.

— По-моему, ты уже соображаешь, как инженер.

— Поработай на промыслах, поучись в техникуме, а потом и в институте — и ты будешь инженером.

Тут разговор оборвался, потому что Тихомиров протиснулся между ними, направляясь к Зоряну.

На редкость неважно чувствовал себя Евгений Евсеевич Тихомиров, по прозвищу «Вчерашний день». Если скважина действительно выдаст нефть, окажется, что он был неправ. Не слишком ли повредит его репутации такой промах? Между тем преждевременно и перестраиваться. Еще не решив, какой тактики следует ему держаться, Тихомиров заигрывал со всеми и избегал лишь одного Човдурова. Кто его знает, этого неистового человека, какую шутку он отколет сегодня?.. Во всяком случае, не следует подчеркивать свой союз с начальником конторы.

Любезно осклабясь, Тихомиров протолкался к Зоряну, взял под руку и спросил:

— Волнуетесь?

Молодой геолог пожал плечами.

— А как же иначе?

— А вы поспокойнее. Все будет хорошо, все обойдется, — ласково уговаривал геолога Тихомиров, точно больного перед операцией, — ничего страшного.

— Ничего страшного, если… В каком случае вы имеете в виду — если будет нефть или не будет?.. — спросил Зорян и грубо вырвал руку.

— А во всех случаях ничего страшного, — с наигранным простодушием ответил Тихомиров, но глаза нагло заблестели под непротертыми очками.

— Здорово вы умеете… лавировать!

— Лавировать? Я? Лавировать!

В умении изображать благородное негодование никто не мог сравниться с Тихомировым. Зорян заметил, что у него даже шея покраснела, и по добродушию своему стал оправдываться.

— Вы поймите, что мы больше года живем только этой надеждой, что пойдет нефть, что по всей пустыне поднимутся вышки, как грибы после дождя, что наш жалкий поселок превратится во второй Небит-Даг, что тут зацветут акация и тутовник… А вы считаете, что ничего страшного не произойдет, если наша мечта, смысл нашего существования, разобьется в прах.

— Позвольте, позвольте! Этого я не говорил!

— Мало ли чего вы не говорили! Не в этом суть! Вы должны были бы гореть вместе с нами, надеяться вместе с нами… Что это? — перебил сам себя Зорян. — Как будто глина кончилась?

Но рыжая глина так же ровно текла по желобу, так же вздрагивал шланг, по-прежнему ослепительно сияло солнце. Томительное ожидание изматывало терпение Зорина. Забыв, с кем он говорит, он умоляюще вопрошал Тихомирова:

— Евгений Евсеевич, вы человек ученый, скажите по совести — даст скважина нефть?

А тому только и надо было это услышать. Он неторопливо прошелся взад и вперед и, собравшись с мыслями, заговорил, как оратор, вышедший на трибуну.

— Если вы помните, я один из первых указывал, что в Сазаклы богатые нефтяные залежи…

Зорян даже онемел от такой бесстыдной лжи, а когда к нему вернулся дар речи, мог только вымолвить:

— А «разбитая тарелка»?

— Помню, Ашот Гургенович, все помню, — спокойно возразил Тихомиров, — но ведь и вы понимаете, что пресловутая теория «разбитой тарелки» совершенно не исключает перспективности Сазаклы, а только указывает на технические трудности разведки… И если современная техника достигла такой высоты, то честь и хвала нашим инженерам и изобретателям! — И вдруг, вспомнив, что нефть еще не пошла, а может быть, и не пойдет вовсе, он закончил обыкновенным разговорным тоном: — А впрочем, бабушка еще надвое сказала. Знаете, метеорологи часто сообщают нам, что будет «великая сушь», а на другой день дождь хлещет. А подземная метеорология еще сложнее…

— Знаете, есть такая рыбка — угорь… — перебил Зорян, но закончить ему так и не удалось, потому что Тихомиров нырнул куда-то и исчез.

Собравшимся вокруг скважины казалось, что агрегаты работают уже неделю, месяц, год… Уши устали от непрерывного гула, бульканья воды, грохота тракторов, собиравших разбросанные вокруг буровой трубы. Подобно тому как хозяева коней, пущенных на большой приз, отходят в сторону от скакового круга, чтобы умерить свое волнение, так и геологи прогуливались вдали от буровой и обходили друг друга, точно боясь встреч. Некоторые взбирались на барханы и стояли там в одиночестве, словно столбы.

Но вот гул агрегатов начал постепенно слабеть, глина кончилась, из скважины пошла чистая вода.

Метрах в трехстах от буровой, на бугре были сооружены резервуары, чуть ближе стоял трап — стальные колонны для отделения газа от нефти. Труба от скважины была направлена к трапу, от него к резервуарам. Другая труба от трапа, предназначенная для сброса газа в факел, уходила вдаль за барханы.