Князь хотел добавить «от бычачьего», но, вспомнив, что ни один отель в Вене, в том числе и их собственный, уже не знает, чем пахнет и где возрастает бычачье мясо, добавил угрюмым голосом:

— От кошачьего.

Апопокас мрачно переступил с ноги на ногу.

— А теперь, — пробормотал князь, меняя дворянскую интонацию на чисто деловую, — собери весь девичник и готовься к дороге. Мы завтра же едем в порт Ковейт через Джерубулу и Багдад. Величественное путешествие! Достопримечательные остановки! Ты слышал, гм, что было сказано о городах Керманшахе, Багдаде и Ковейте? Для дворянина, Апопокас, нет более достойного города, чем тот, где он аккредитован!

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Почему Миннины сапожки не довели Сорроу до ее ножек

Не прошло и часа с той минуты, как Миннина туфля очутилась в руках у Сорроу, а дворникова метла в его тылу, как по той же грязной, кривой, подозрительной Штумгассе проехал мороженщик на собаке. По видимому, профессия мороженщика была выбрана им исключительно для отвода глаз, а может быть, и для отвода носа, усиленная длина и краснота которого говорили скорей о растапливающих, нежели о замораживающих предметах торговли. Но зато собака мороженщика во всех отношениях была на высоте собственной поклажи.

Представьте себе дюжего бурого пса, худого, как жердь, с мордой хронического меланхолика. Шершавый язык висит у него сбоку, подобно еретическому красному флагу, над обидчивыми круглыми глазами торчат клочья волос, уши двигаются, свидетельствуя о мозговой работе, а вообще говоря, у пca такое выражение туловища, точно он давно и основательно разочаровался в школьной системе мирозданья.

— Иди, Небодар, иди, голубчик, — поощрял его пьяный мороженщик, то и дело выхватывая из кармана что-то похожее на стоптанную туфлю и подсовывая ее под самый нос недовольного пса. — Иди прямым шагом, коли не хочешь, чтоб я впустил тебе сзади наперед восемь порций мороженого, и хорошо, если только клубничного, а коли ежели крем-брюле…

Угроза подействовала! Небодар поджал хвост, рванул тележку и опрометью кинулся вперед, болтая языком направо и налево. Они миновали таким образом два мрачных квартала и внезапно поворотили к центральной части города, когда, возле самого тротуара, показалась перед ними вторая туфля, сбитая так ловко в пыль и мусор, что не привлекла даже вниманья местных старьевщиков. Сорроу быстро подхватил ее и подмигнул Небодару.

— А теперь, юбочник ты этакий, — пробормотал он игриво, — шландрен ты этакий, бегалка за дамскими ножками, беги себе во всю прыть, авось мы встретим что-нибудь вроде штопанного чулка! Беги, ухажер, бе… Чёрт возьми, это еще что за фокусы!

Небодар остановился, как вкопанный. Шерсть его стала дыбом. Морда оскалилась, глаза налились кровью. Оскорбила ли его неуместная игривость мороженщика, или духовному взору его предстала небесная отчизна, но только загадочный нес презрел все окрики, подхлестывания, притоптывания и подталкивания, зарычал неистовым рыком и со всех ног помчался по боковой улице, ведущей прямо к Пратеру и наполненной публикой.

— Караул! — простонал Сорроу, кидаясь вослед утекавшему Небодару. — Песик! Кормилец!

Пьяница делал при этом такие уморительные прыжки и гримасы, что все внимание публики было отвлечено с Небодара на его собственную особу.

— Уф! — пробормотал он наконец, догоняя тележку в темном углу одной из липовых аллей Пратера. — Хорошо еще, что нас не забрали в участок… Боюсь я, сильно боюсь, Минни, что на этот раз он охотится не за тобой!

Небодар и впрямь охотился не за Минни. Добежав до главной аллеи, он принял самый степенный вид, завилял хвостом и стал на задние лапы, а передними принялся скрестись в бревенчатые ворота, заклеенные огромными красными афишами:

— Чёрт тебя побери, собачья душа! — вздохнул мороженщик. — Я предпочитаю потерять обе формочки с клубничным и с крем-брюле, не говоря уже о тех кандидатах ко святым местам, которые вздумают покушать их в мое отсутствие, чем лишиться тебя!

С этими словами он отпряг тележку, завез её в кусты, взял Небодара за ошейник и стал у кассы, пока нетерпеливый пес тыкался ему носом в коленки. Жирная кассирша с подбородком, усеянным многочисленными родимыми пятнами мышиного цвета, равнодушно продавала билеты. Очередь состояла главным образом из галантерейных приказчиков и их барышень, слишком голодных для того, чтобы быть увлеченными цирком, и вся эта вялая публика, ничем не похожая на веселую, шипучую, острословную, бойкоглазую пратерскую Вену белых времен, медленно подвигалась вперед. Когда мороженщик и его собака находились уже перед окошечком, два каких-то человека в плащах и широких шляпах, тесно держащие друг друга под руку, остановились вплотную на его спиной.

— Надо купить билет, — прошептал один сиплым голосом, — администрация подозрительна, они нас ни за что не пропустят!

— Да уверен ли ты в этом Бене?.

— Тсс! — прошептал первый голос.

— Молчи, ради всего святого, если не хочешь, чтоб тебя выбросили отсюда в сточную канаву с ножом в животе! Уверен ли я? Больше, чем в своем родном отце, дурья башка. Самый подходящий человек в целом свете. Знай я, что он тут, а не в Бразилии, я бы…

Здесь Сорроу, давным-давно пересчитавший не только сдачу, но и все десять пальцев своих рук, должен был наконец ретироваться, так и не дослушав интересного разговора.

Он заковылял с Небодаром ко входу в цирк. Подозрительный одноглазый дьявол в зеленом сюртучишке оторвал краешек его билета, скривил рожу при виде собаки и молча поднял портьеру такого неопределенного цвета, как если бы библейскую радугу собрали с неба суповой ложкой, наложили в котел и кипятили до тех пор, пока она не потеряла всю свою спектральную выдержку и не перемешалась до полной неразберихи.

Цирк помещался в жалком деревянном балагане, кое-как сколоченном на голой земле. Сиденья первого ряда были обтянуты кожей, должно быть сдернутой с тех покойников, у кого ее основательно уже повыколотили при жизни. Человек сто зрителей расположилось по ярусам, причем молодые люди сосали набалдашники своих палок, а молодые девицы — собственные ногти, ибо иного угощения перед началом зрелища в послеверсальской Вене не существовало ни для кого, кроме, впрочем, иностранных посольств. Описание можно закончить трапецией, устроенной в форме колеса и такой жидкой на вид, что можно было содрогнуться за судьбу Паоло Кальвакорески и Бена Тромбонтулитатуса.

Сорроу уселся, сo всей силы сжав морду Небодара и удерживая его у себя между коленками, под прикрытием полы своей куртки. Пес дрожал, фыркал, скреб лапами и проявлял все признаки страшного возбуждения. Незнакомцы в черных плащах тоже появились у портьеры, прошли мимо них и уселись далеко наверху, так что Сорроу было невозможно ни наблюдать за ними, ни слышать их.

Спектакль начался бегом лошадок и прыжками двух толстых клоунов через обруч. Потом красивый брюнет, обтянутый в трико, Паоло Кальвакорески, выехал на великолепном рыжем жеребце, покрутил хлыстом, дал налюбоваться всеми своими статьями спереди, сзади и с боков, сделал довольно-таки бесцветный пируэт и скрылся. Служитель в зеленом кафтане прибрал за ними, унес с арены все лишнее, подмел, сделал рупор из ладоней и провозгласил:

— Чёрт в решете!

После чего в цирке появилась даже сама кассирша с родинками мышиного цвета и сладко уставилась из первого ряда на трапецию. Сорроу должен был сорвать свой кушак и обвязать им трясущуюся морду Небодара — такое неистовство овладело меланхолическим псом. Пока он возился, забинтовывая и затягивая собаку, арена ожила. Кто-то золотистый прошел по ней колесом, подпрыгнул, взвился, и вот уже смеющийся Бен Тромбонтулитатус крутится на одной ноге, как волчок, вокруг каната, под громовые аплодисменты всех зрителей.