Нанизав рыбу на проволоку, вешали ее сушить. К вечеру она уже звенела на ветру.

К обеду снова шли на рыбалку. Нас тотчас же облепляли комары. А когда они становились особенно назойливыми, мы выламывали прутики и втыкали в мокрый песок. Невесть откуда слетались стрекозы. Комаров как ветром сдувало. Стрекозы летали вокруг, шелестя крыльями. Они садились на воткнутые прутья, на кончики удилищ, на поплавки. Особенно усердствовала одна. Она полюбила Борискин поплавок и все время норовила на него усесться. Поплавок под ее тяжестью тонул, она с треском взлетала и, сделав несколько кругов, снова садилась. Это проделывалось ежедневно, пока однажды стрекоза не свалилась в воду. Мы достали ее и положили сушиться на лист мать-и-мачехи. Высохнув, она с треском взлетела, и больше мы ее не видели…

Раки подбирались к куканам и отстригали у плотвы хвосты. Мы хватали их за усы, и они, молитвенно сложив клешни, притворялись мертвыми.

Иногда во двор прилетал удод.

Иногда появлялись тучи, которые шли с юго-запада и почти касались тополя в палисаднике. На землю падал теплый летний дождь.

Под крыльцом жили старая жаба и уж. Уж, развернувшись, как Степкин кнут, поглядывал масляными глазками. Мы приносили ему в блюдечке молока. Он его мгновенно втягивал и уползал под крыльцо, а жаба еще долго сидела с закрытыми глазами и ловила с крыши редкие капли.

Иногда к нам во двор прилетал удод — голландский петушок, как его называли деревенские ребята. Осмотревшись по сторонам, он вытягивал шею и утверждал: «Худо тут!» Это он, конечно, прибеднялся. На самом деле ему было во дворе вовсе не худо. В старой сковородке всегда была вода, а в корытце — зерно.

Наш отпуск подходил к концу. Перед отъездом мы провели «инвентаризацию» того, что узнали. И остались довольны. Месяц прошел не зря.

В. Капустин

ВСТРЕЧА У «ХАТКИ»

Мы шли с приятелем вдоль поросшего ивняком и черемухой берега речушки Куштумги в надежде отыскать укромное местечко для рыбалки. Рыболовы, которых на ближайших озерах видимо-невидимо, обошли своим вниманием эту живописную мелководную речку. А зря. Может, здесь и не такая щедрая рыбалка, как с лодки на озере, но зато какое удовольствие сидеть с удочкой в тени черемушника, смотреть на ледяные струи бегущей с гор речушки и в награду за терпение получать хариуса или форель. Очень редко форель встречается в наших местах, но в Куштумге есть.

Заметно смеркалось, когда мы набрели на укромный уголок возле небольшой заводи. Я сбросил на землю рюкзак. И вдруг мой приятель замер на месте и приложил палец к губам.

— Не шевелись, спугнем, — еле слышно прошептал он. — Я присмотрелся и увидел над зеркалом заводи островок — нагромождение сучьев, веток, бревен. Вдруг возле него показались две головки каких-то зверьков, довольно быстро приближающихся к берегу. Вскоре вышли на траву и стали отряхиваться.

До этого я видел бобров только в кино или в книгах, а тут эти удивительные зверьки были шагах в восьми-десяти от нас. Мы замерли. Один бобер, отряхнувшись и повертев головой, словно прислушиваясь, направился к стоявшей неподалеку осинке, а второй не спешил. Опершись на чешуйчатый хвост и на задние лапы, он стал тщательно, не спеша умывать мордочку.

А первый уже принялся за дело. Он обхватил осинку передними лапами и с усердием начал ее грызть. Время от времени он останавливался и прислушивался. Работа подвигалась заметно. Вскоре к нему на помощь пришел и сородич. Он принялся за осинку с другой стороны. Стало уже совсем темно, и в лунном свете мы с трудом различали ночных работяг. А тут еще комарье разбушевалось! Тучами заходило. Никакого спасу нет. Но не шевелись: зашуршит куртка… И вдруг мой приятель громко чихнул! Бобров как ветром сдуло, только лунные круги забегали по воде.

— Ты что, — заворчал я с досадой, — сам предупреждал, а тут чихать надумал.

— Да, понимаешь, комар… — И он снова принялся чихать.

Оставалось только рассмеяться.

Мы решили не беспокоить ночных тружеников и отошли подальше, а потом, сидя у костра, я услышал увлекательный рассказ об этих зверьках, об их повадках и необычном трудолюбии.

…Сейчас у нас на Южном Урале сотни бобровых поселений. В одном Ильменском заповеднике по рекам, ручьям, озерам и болотцам более 400 бобров живет. А ведь не так давно их у нас совсем не было. Считалось, что не могут они жить на Урале из-за суровых зим. Но вот в 1948 году из Воронежского и Окского заповедников привезли в Ильмены 22 зверька. И они сразу же стали строить хатки, а вели себя так, словно тут и жили. Тайна такой мгновенной акклиматизации открылась гораздо позже — в шестидесятых годах, когда археологи, ведя раскопки на берегу озера Миассово, нашли резцы бобра. Лет 150 тому назад здесь было множество поселений этих зверей, но их хищнически истребляли из-за ценного меха. И вот бобры вернулись в родные места.

Ф. Шпаковский

ЛЕСНОЕ «ОКОНЦЕ»

Меж двумя темно-синими в рассветных сумерках елями притулился рябиновый куст. Пучки ягод на нем густо-алые, рясные, и издали кажется, что это не рябина вовсе, а цветущая герань красуется посреди синих занавесок на окне опрятной деревенской избы. Оглянусь и порадуюсь втихомолку, посижу немного, не утерплю, оглянусь снова. И вновь охватит меня радость — столь красиво и празднично лесное «оконце».

Самый краешек неба на восходе тепло распустился шиповниковым цветом, и от него зеленоватой наледью расплылся по всему окоему дневной свет. Небо высветлялось, меняло краски, словно выбирало, какая ему в этот утренний час больше подойдет. Холодновато-зеленая наледь истаяла, сменилась блекло-сиреневой опушью, а на макушки дальних берез пролился сок спелой калины. Потом всклубился на калиновом огнисто-горячий кулачок, стал упруго толкаться, пульсировать, прибывая, и скоро выбилось в том месте из-за земли солнце.

Высунувшись из шалаша, смотрю во все глаза на то, как оживает новый день, но не забываю глянуть и на «оконце». Омытое утренним холодным воздухом, оно тоже просветлело, а на рябинке… появился молодой и отчаянно красивый рябчик. Зажмуриваю глаза, открываю — нет, не почудилось, живой рябчик тянется к ягоде, и мелко подрагивает под ним гибкая ветка. Красив до того, что не найти слов! Задрал голову, осмотрелся. Вытянул шею, склюнул ягоду. Снова осмотрелся, на затылке задиристый хохолок взъерошил. На лапках приподнялся, чистый голос рассыпал, и вроде стало от этого еще светлее вокруг.

Из глубины темного ельника подали нежный отклик рябчику, донеслось хлопанье крыльев, и опустилась на рябинку милая глазу курочка-рябушка. Птицы покормились недолго и вместе слетели с дерева, исчезли с глаз. Опустело лесное «оконце».

А. Моисеев

ТРАВЯНЫЕ ТЕРЕМА

Идти на покос, вставать с петухами. До самого раннего заводского гудка.

Будит мама, как доить корову. Долго-долго еще плаваем в зыбком полусонье. Качает нас, баюкает. Из тихого-теплого в явь.

Ближе все, раскатистее выстрелы витней. Пастухи собирают стадо. Пора бы и нам, давно пора.

Но лишь окрик отца вырывает нас из полусонья. Вон он в дверцах сеновала, озабоченный, торжественный. В страду всегда такой. Давно городской он, заводской, а покос ему — все праздник. По-деревенски.

Все-то у нас собрано, отложено с вечера. Заплечные мешки — в углах по картошке. Сколько всего! Не на день идем. И все на себе нести.

Отцу не терпится, ой, как не терпится. Но ни слова. Пока не выпиваем по кружке парного, не выскребаем по яйцу всмятку.

Выступаем. Мама выпроводила уже Жданку, в воротчиках провожает нас, работничков.