— Можно и стишки, — согласился Билибин.
…Муж Сонечке попался неплохой: денег не жалел, за обедом не привередничал и жене не докучал, поскольку все свое время посвящал картам.
Тем более удивилась она, когда нашла его у своего секретера, где хранились ее старые письма в пачках, перевязанных ленточками, и фотографии.
Собачеев рылся в этих бумагах со зверским видом, как Сонечка потом рассказывала приятельницам.
— Что тебе здесь надо? — испуганно воскликнула она.
— Любовные записки! — заорал всегда спокойный Собачеев и, как Сонечке показалось, оскалил зубы.
Она струхнула. Кто б мог предполагать такие страсти! Что это, боже мой? Что там такое?!
Муж держал в руках старый альбом для стихов в зеленом плюшевом переплете. На последней его странице, на самом краешке, Андрюша Алексеев — он тогда был еще в шестом классе — написал: «Кто любит более тебя, пусть пишет далее меня…»
Совершенно непонятно, от чего тут приходить в ярость!
Но муж схватил альбом, выбежал из комнаты и заперся в кабинете.
К ужину он вышел как ни в чем не бывало. Сонечка боялась чем-нибудь опять вызвать приступ ревности: ходила на цыпочках, говорила шепотом.
На следующий день, когда Собачеев ушел в свою контору, она решила водворить альбом на место. Сонечка обыскала весь кабинет, заглянула под диван — альбом с ужасным двустишием исчез.
Она села в кресло и стала думать. Значит, муж вынес альбом из дому. Зачем? Может быть, там было написано что-нибудь такое особенное? Но, насколько она помнила, двустишие Андрюши было самым смелым из всего, что содержал этот старый плюшевый альбом. Сонечке, несмотря на все ее недоумения, было приятно, что муж оказался таким темпераментным человеком.
Через несколько дней «на музыке» в саду она встретила штабс-капитаншу Размашихину.
Та так и накинулась на Сонечку:
— Вы знали мою портниху Таню? Ну, красивую, с усиками… Вообразите, ее арестовали в связи с теми прокламациями!.. Как? Ничего не слышали? Господи! Переполох на весь город! Я всегда думала, что прокламации привозят из Парижа Оказалось, совсем наоборот: их делают у нас в Чите! Вот вам наши власти! Губернатор с грудной жабой сидит на подоконнике, хватает воздух! Остальным и вовсе наплевать, что с нами всеми будет. Но Татьяна, Татьяна! Шила, шила мне блузки, и вдруг оказалось: она революционерка!
— Ее одну арестовали? — спросила Сонечка замирая.
— Говорят, что с братом.
Сонечка побелела. Отделавшись от штабс-капитанши, она зашла в укромный уголок сада и поплакала немножко. Вот здесь когда-то она ходила с ним под руку. А теперь он арестант. Порядочные люди отвернутся от него. Все-таки хорошо, что она вышла за Собачеева…
Штабс-капитанша была права. В городе действительно творилось черт знает что.
В воскресенье вечером на извозе за городом начался пожар. Распространился слух, что революционеры жгут Читу с четырех концов Потом выяснилось, что на постоялом дворе, по неосторожности постояльцев, загорелось сено.
На базаре торговка требухой рассказывала, что в селе Соктуй у поскотинных ворот появился черный солдат в полной форме, но без фуражки. Закричал: «Долой царя Николашку!..» — и сгинул.
— Может, пьяный какой… — сомневались некоторые.
— А рога? — отвечала торговка. Это звучало убедительно.
Губернатор имел неприятный разговор с начальником читинского гарнизона полковником Шабаршиным. Полковник говорил непозволительно резко:
— Людей для караулов больше не дам! Солдаты не обучаются и перестают быть солдатами. Я еще понимаю: караулы у тюрьмы и у банка, но от меня требуют слишком многого…
Губернатор хотел писать в Петербург о поведении Шабаршина. На следующий день ему передали, что полковник в кругу военных кричал:
«Не мое дело винные лавки караулить! Провались они все пропадом! Скоро к сортирам охрану потребуют!»
У губернатора началось удушье.
Вообще неприятностей было много. Молодой, образованный священник снял с себя сан и женился на ссыльной курсистке. Член окружного суда в пьяном виде плюнул на портрет государя императора.
Наступали новые, страшные времена.
В этом же году «Искра» поместила корреспонденцию из Забайкалья:
«Волна рабочего движения перекинулась вместе с железной дорогой через Урал и разлилась по необъятной России. Первый вал этой волны, еще слабый, уже начинает пугать наших правителей. Слишком уж необычная это вещь: вдали от культурных центров, в глуши Сибири, в горах Забайкалья слышится революционная песня, печатаются и распространяются прокламации, шевелится рабочий. Привыкший к спокойной, ничем не возмутимой жизни, обыватель, начальство, кучка жандармов, присланных к нам «для порядка», — все это в страхе великом».
Корреспонденция была подписана «Социалист». Такой псевдоним избрал себе Миней.
После приезда из-за границы он поселился на окраинной улице, в покосившемся домишке с зелеными ставнями. Как-то вечером сюда пришла девушка с русыми косами в синем платье с высоким воротником, отороченным белым рюшем.
— Вы меня не узнали? — Она покраснела до корней волос. — Я Пашкова, учительница. Помните, на вечеринке…
Миней извинился:
— Как же, как же… Вы еще спрашивали насчет крестьянства…
Девушка перебила:
— Я многого не понимаю. Но вы тогда говорили так убежденно. Мне хотелось спросить у вас… — Она смело посмотрела в глаза Минею. — Ведь я учу детей, а сама ничего не знаю. Как жить, чтобы быть полезной народу? Чтобы не было стыдно?.. — Она опустила голову и заплакала.
Миней растерялся, стал наливать воду. Вот, дьявол, служишь в аптеке, а под рукой даже валерьянки нет!
— Прежде всего надо быть сильнее. Воля и характер — это самое необходимое для человека, ищущего пути…
Ему вдруг стало стыдно отделываться общими словами. Он вспомнил, что слышал об учительнице Пашковой от Павла Шергина, как о девушке искренней, умной.
— Знаете, — предложил он, — я лучше дам вам книжки. Вы многое для себя найдете в них. Они объяснят вам лучше, чем я. Вас как зовут?
— Любовь Андреевна.
— Ну вот, Любовь Андреевна, я разыщу нужные вам книги… А все-таки почему вы пришли ко мне? Неужели только потому, что как-то на вечеринке услышали от меня несколько общеизвестных истин?
— Нет, не только поэтому…
Она замялась, но он настаивал:
— Раз уж пришли, будем откровенны друг с другом.
Пашкова порывисто открыла ридикюль и вынула смятый листок.
— Я нашла это у себя за ставней окошка. Прочла и поняла, что так жить, сложа руки, нечестно…
Миней, едва сдерживая улыбку, читал знакомую ему прокламацию.
— Где вы живете? — спросил он.
Она назвала переулок возле монастыря. Перед глазами Минея тотчас встал розовый сонный домишко.
— Вы показывали листовку кому-нибудь?
— Нет, я думала переписать ее и распространить, — наивно ответила девушка.
— Я не советую вам этого делать…
Назавтра Миней сказал Феде Смагину:
— Подбери-ка мне книжки для нового человека… ну, совсем нового в политике.
— «Азбука рабочего человека»? «Что такое прибавочная стоимость»? — осведомился Федя.
— Н-нет… Вот что: дай Чернышевского «Что делать?».
В руках Минея снова оказалась книга, по которой учились жить столько людей.
Глава VI
АРЕСТЫ
Но вручить Пашковой книжку Минею не удалось.
Воскресным утром, на малолюдной улице, прямо против его ворот, появился точильщик. Толстомордый детина, с преувеличенным усердием нажимая ногой на педаль, крутил свое колесо.
Миней сделал несколько шагов, и тотчас от забора отделился субъект в новенькой паре. Миней постоял, покурил, купил кое-что в лавке на углу и вернулся к себе.
Задернув занавески на окнах, он тщательно осмотрел всю комнату. Никакой нелегальщины, кроме книжки Чернышевского. Он вынул ее из стола и засунул под рубашку, за широкий кожаный пояс.