— Не волнуйся, не простужусь. А простужусь — значит, так и надо.
Роберто говорил это с нажимом, чуть ли не сердито.
— Чего это ты такой хмурый? Вы что тут, поругались?
— Что ты так всем интересуешься? Мы тут как раз дрались, когда вы пришли.
На этот раз в тоне Роберто звучало уже неприкрытое раздражение.
— Ты чего рычишь, Роберто? Что с тобой? — удивилась Леся. — Какая муха тебя укусила?
Роберто улыбнулся.
— Я не рычу, просто задумался, а она вырывает меня из мира моих мыслей…
— И этот мир тоже существует? Как биоволны? Все, все, шучу...
— Послезавтра утром едем в Судак, — сказал Сашко. — Сегодня Каминский объявил.
— Это наверное? — переспросил Роберто.
— Уже точно. На три дня. Потом еще два дня здесь — и домой. Конец Алуште. Еще в Черновцы поедем.
— Как быстро летит время. Мы здесь уже двенадцать дней, а кажется, приехали только позавчера.
А мне не кажется. Я недавно приехала, а такое впечатление, что уже давно с вами, с вашей группой, — сказала Ляля.
Никто не ответил.
VIII
«23 августа
Дорогой Леня!
Почти целую неделю не писал тебе и вот сейчас наконец выбрал время, чтобы сесть за письмо, но еще не знаю, отошлю ли его. Хочется столько всего написать, столько всего рассказать, что это не уместится ни в каком письме. А кроме того, я сейчас остро почувствовал, что мне просто не хватает слов. Я еще не могу как следует оформить свою мысль, выразить свое состояние. А на бумаге особенно. Когда говоришь, то кажется — тебя понимают, а если вдруг заметишь, что нет, — можно что-то добавить, пояснить и т. д. А написанные слова становятся мертвыми, прикипают к месту, и когда я перечитываю свое только что написанное письмо, то временами дивлюсь: я ли это написал, ведь хотел вроде бы написать иначе. Но на переписывание меня не хватает, и, конечно, я письмо отправляю.
А вот сейчас я сел за письмо, и меня сразу же начала мучить мысль: воспринимаешь ли ты написанное мной, как я сам, или совсем по-своему. А в разговоре разве не так? Я имею в виду, что все сказанное о письмах можно отнести и к разговорам, которые мы ведем.
У меня сегодня какой-то удивительный день. Собственно, заняты мы были всего полдня, так что день хороший, но у меня с самого утра все валится из рук, я спотыкаюсь, говорю не то и чувствую себя так, будто что-то во мне сдвинулось и я не могу попасть с самим собой в ногу. (Ой, снова что-то не то пишу! Но буду писать все подряд, потому что мне это сейчас необходимо, а там уж как получится. Поймешь — прекрасно, а нет — так тому и быть!)
А все потому, что на меня, едва я проснулся, свалились эти мысли. Понимаешь, я пошел умываться на море — мы все ходим на море поутру, ну, наша компания, — и обратил внимание на разговор между Виталием и Роберто.
— Может, и нехорошо, что тебя не взяли в армию, Роберто. Наверное, только собственный опыт помогает человеку сориентироваться в жизненном коловращении. Как ни объясняй другому, что надо так, что этого нельзя, что таким не надо быть, а вот так не стоит воспринимать окружающее, он понимает все это теоретически. А в армии — чистая практика. Пройдя через трудные, а в данном случае очень трудные условия, больше знаешь, точнее воспринимаешь все, что тебя окружает. И себя самого.
— Я же не виноват, что меня не взяли в армию. Не я себе вставил сердце справа! Но, раз уж этот опыт мне теперь недоступен, как-нибудь проживу! Между прочим, девчата передавали тебе привет. Спрашивали, почему ты не пришел, и вообще, так сказать, интересовались тобой. Кстати, вот женщины в армию не идут. Значит, и опыта соответствующего у них не бывает. А между тем какие чудесные те же наши девчата.
— Женщины — отдельный разговор, Роберто. Это — другая половина человечества, понимаешь, другая стать. Их нельзя мерить своей меркой, потому что они другие, иначе формируются, иначе воспринимают мир, иначе все видят. Надо быть женщиной, чтобы до конца понять движение женской души. А мужчина способен только приблизиться к этому. Больше или меньше приблизиться, а достичь полного понимания — наверное, никогда. А может, и не надо? Этого еще никто не определил...
— А Леся говорит, что все парни очень самонадеянны, что они видят в девушке совсем не человека, а так себе, предмет развлечений, что каждый, даже болтая с девушкой, думает только о себе... А я ей говорю, что это девчата думают только о себе...
— Каждый, к сожалению, начинает отсчет с себя. Во всяком случае, исходит из собственных интересов. А когда пытается подавить в себе первобытный эгоизм, то чаше всего оказывается, что наилучшая пора его жизни уже миновала, хотя сейчас только и начинать бы жить по-настоящему, без ошибок и утрат. А в действительности уже нужно думать, как продолжать эту самую жизнь, потому что все начала так разветвились — попробуй свести их воедино...
— Интересно, как они ведут себя в институте, эти девчата... Я очень приблизительно могу это представить. А сейчас меня очень интересует, как оно там все вертится, как та же Леся, к примеру, ведет себя в группе, как к ней относятся товарищи — и парни, и девчата. И вообще, я никогда не был во Львове. Надо бы поехать — говорят, красивый город...
Леня, я только приблизительно пересказал их разговор, хотя суть записал, кажется, точно. Может, чуть многословно, но я хочу объяснить тебе, что так меня удивило.
Не знаю, заметил ли ты, что эти двое друзей беседовали так, что один другого почти не слышал. Не знаю, как и почему я обратил на это внимание, но был просто поражен. Такая как будто душевная беседа «за жизнь», как скептически говорит Виталий. А на самом деле? Виталий вроде бы стремится передать Роберто свой опыт, поделиться какими-то мыслями, а делает это, в конце концов, не столько для собеседника, сколько для себя самого. Он просто размышляет вслух, а Роберто — лишь повод для размышлений. Я, может, преувеличиваю, но мне так кажется. А Роберто? Тот все время талдычит про девчат, а чуть что — возникает Леся. И все. Он не слышит, совсем не слышит того, что говорит Виталий, просто не воспринимает, а отталкивается от какой-то одной фразы или слова. И Виталий тоже. Скользнет по мысли Роберто и гнет свое.
Их тогда перебил Юрко, вылезший из воды (утром он всегда далеко плавает), и начал о чем-то, как всегда, с шутками-прибаутками. А я уже вытерся, оделся и сидел под солнцем, как будто грелся, ожидая их. Даже глаза зажмурил. А сам думаю. Вот тебе и друзья! Столько времени проводят вместе, и все в беседах. И что же — вот так они и разговаривают? На чем же тогда основана их дружба?
Даже если этот разговор для Роберто с Виталием случаен, а в принципе они лучше понимают друг друга, то как же общаются те, что друг в друге не заинтересованы. Выходит, они просто не слышат, что им говорят, а лишь делают вид и думают о своем, и только?
Я целый день обращал внимание на говорящих и беседующих. Потому у меня и не выходило ничего сегодня, и шатался я как неприкаянный.
Ведь все так и было. Каждый в себе, каждый говорит о себе, о своих делах, а другого воспринимает постольку-поскольку. Представляю, ты можешь сказать, что все это глупости, условности, относительность, просто бзик у меня и так далее. Согласен. Я не прав, но вот сообразить, как выйти сейчас из этого круга, не могу.
Я хотел бы с кем-нибудь обо всем этом поговорить. Но не с кем. Потому что ни с того ни с сего подойти к Виталию не могу, хотя он и хорошо ко мне относится, но все же...
Мне тут страшно интересно и вместе с тем трудно. Очень трудно.
Потому что я самый молодой в группе, и все меня считают маленьким. Даже Роберто. Виталий и то ко мне внимательнее, а Роберто часто подчеркивает: «Ну, ты еще мал, Сашко, тебе этого не понять», или что-то в этом духе. Меня эти реплики страшно обижают. Я знаю, что Роберто ко мне очень хорошо относится и все ребята, но... Они не воспринимают меня всерьез. Вот и получается, что я и с ними, и как-то всегда один, потому что у них свои дела, сложности, которых мне не доверяют. Мне бы очень хотелось быть сейчас хоть на два года старше. Чтобы уже закончить школу и учиться в институте или работать. Ну, быть самостоятельным. Я бы тогда среди них чувствовал себя намного лучше. Хотя и понимаю, что у меня просто такое настроение сегодня, а вообще все идет хорошо.