Впереди у каждого из нас еще была война, еще было много войны, но ведь мы об этом тогда не знали.

Время прошло, уже и Раулю давно не семнадцать, а двадцать два. Отважный он, добрый, честный и порядочный. Вот разве что, может, чересчур горячий.

Поэтому и боюсь. Потому, что уверен в себе, воюет давно, смел, но еще юн, и может ошибиться, и подставить себя под пули.

А я так уже устал от смертей! От того, что одного за другим теряю друзей, и не думаю, что могу погибнуть сам, не думаю, потому что это я, сам, и готов, как и каждый из нас, но переживать смерть родных — это страшно тяжело.

У меня до сих пор на глазах слезы, когда вспоминаю Леонардо. И потому, когда долго нет известий от Рауля, боюсь за него.

А сейчас у нас фактически идет гражданская война, так, как когда-то после революции в Советском Союзе, и так же международный империализм поддерживает контрреволюцию, но закон прогресса неуклонен, и мы все равно победим, что бы ни творили рейгановские инструкторы, как бы ни бесились цереушники.

Вот уже и правительство Гондураса пожелало, чтобы «контрас» убирали свои войска с их территории.

Это большая наша победа. Неизвестно, как оно будет на самом деле, но то, что с дипломатической стороны «контрас» могут лишиться поддержки еще и гондурасского правительства, это уже международное событие, имевшее широкий резонанс во всем мире.

Контрреволюция ринулась в бой. Снова уже с полгода мы не видимся с Раулем, потому что воюем в разных частях, и даже ему я точно не говорю сейчас, что делаю и в какой части служу, потому что... Потому что военная тайна — это военная тайна.

Он знает, что где-то недалеко от Манагуа, и все. Когда-нибудь расскажу, если останусь жив... Да, да, если останусь...

Так вот, вызвал меня Маркон, нынешний командир нашего спецбатальона. И объявил план новой операции.

Поговорили мы о тех, кого я выбрал в свою десятку, а затем все пошло обычным порядком, не считая того, что у меня разболелся живот.

Так вот, едва я облегченно вздохнул, урчание у меня и животе прекратилось, как тут как раз Маркон меня вызывает в разведку.

Он всегда нарочно в разведку посылает людей из разных групп, чтобы в каждом подразделении был кто-нибудь, кто уже раз разведал новую местность. Мне сейчас нужно было знать больше, чем кому-либо. Но все же мы должны были дождаться утра, потому что разведка в горах имеет свои особенности. Здесь ночью мало что увидишь, даже ориентироваться труднее, чем на ровной местности, а уж заметить, что творится на склоне, ни сверху, ни снизу никак невозможно. Поскольку горы здесь густо укрыты лесом, то и днем, а, еще лучше на рассвете, можно успешнее всего провести разведку.

Это я запомнил еще в партизанские времена, да, собственно, все мы теперь это уже знали, потому что собственный опыт был у каждого. Вот на рассвете мы и двинулись в сторону аэродрома. В долине реки, где с обеих сторон горы, могут сложиться разные условия для таких дел, как наше.

Густые лесистые участки на высоком берегу с нашей стороны и продолжение их с гондурасской, только на пологом и тоже лесистом берегу. Сверху, с самолета, впрочем, аэродром было трудно заметить. Вероятно, маскировка.

На самом деле, когда мы подобрались поближе, то заметили, что с высоких деревьев, закрепленная на них, нависает над частью большой поляны, образующей этот естественный мини-аэродром, огромная буро-зеленая сеть, которая и создавала со стороны горы видимость сплошного леса, до самой воды. Только при ближайшем, внимательном рассмотрении можно было заметить, что здесь и как на самом деле.

Нужно было подойти.

Мы подобрались довольно близко, чтоб заметить часовых, потом разошлись полукругом, так, чтоб видеть друг друга на расстоянии примерно в метрах пяти — десяти. Должны были засечь всех часовых вокруг аэродрома.

Затем Ларго, он командовал нами, передал по цепи приказ: разделиться на две части и заходить двумя группами с разных сторон. Я повел группу слева, а Ларго справа.

Засекли мы шесть часовых, четырех со стороны гор, откуда шли мы, по одному еще с флангов, а со стороны реки не было никого, потому что поляна с этим аэродромом находилась всего метрах в ста от реки.

По берегу росли кусты, хотя и невысокие, и каждый из небольших самолетов, а стояло их там четыре, охранялся дополнительно.

Неподалеку от самолетов выкопаны были землянки и развешаны гамаки, часть подразделений «контрас», по-видимому, обслуживающий персонал самолетов, охрана и еще, наверное, какие-то отряды ночевали здесь. Ребята же — на территории базы «контрас», в Гондурасе, за полтора километра отсюда.

Туда Маркон тоже послал разведку.

Бой решили начать ночью на следующий день, а до тех пор приказано было отдыхать, расслабляться и готовиться физически и морально.

Мы были всегда готовы, но отдохнуть никогда не мешало перед выходом на операцию. Не знаю, кто как, а я даже немного поспал. Это удается не всегда, а на этот раз, хотя и волновался, потому что задание у меня было ответственное, а может, именно поэтому, но среди мыслей вдруг сморил меня сон, и когда разбудили меня, даже стыдно немного стало, все-таки я командир группы, а сплю, как мальчишка, перед самым выходом на операцию.

Двинулись мы на задание несколькими группами.

Первая, во главе с Ларго, должна была напасть на аэродром с фронта, сначала снять часовых, а потом пробиться к самолетам и уничтожить их. Эта группа была самая большая.

Во главе пятидесяти человек, в состав которых входил и я со своей десяткой, Маркон заходил со стороны реки. Мы вышли раньше, едва только сгустилась ночь, потому что должны были сделать крюк и добираться до аэродрома по воде.

Резиновые подушки для оружия у нас были приготовлены, и мы вошли друг за другом в теплые воды реки Коко и затем полуплыли — полубрели под высоким берегом никарагуанского побережья, пытаясь не создавать шума плеском воды. Наконец один за другим, крадучись, выбрались на высокий берег и замерли там среди кустов, устроившись половчее и переодеваясь.

Я и мои парни должны были переодеться в синюю форму, которую носили «контрас», чтоб замести следы, не вызывать подозрений, если нарвемся на засаду.

Маркон смотрел на часы, мы пришли на назначенное место даже на полчаса раньше, чем ожидали, так что было немного времени в запасе.

Не разговаривали, даже на пальцах не перебрасывались знаками, потому что и так все было ясно. Ждали.

Ровно в три наши должны были снимать часовых. Прошло три.

Три пятнадцать. Тихо.

Полчетвертого. Тихо.

«Что-то слишком, — подумал я. — Чересчур долго тихо, не случилось ли чего-нибудь?» Но тут раздалась автоматная очередь, потом другая, и началась пальба, завязался бой, и вскоре раздался сильный взрыв;

Молодцы, один самолет готов!

Бой не умолкал еще с полчаса, пока не прозвучал еще один взрыв.

Второй самолет. Ого, да они так и без нас справятся!

Вот тут ко мне подполз Маркон. Собственно, мы лежали рядом, а сейчас он наклонился и заговорил прямо в ухо:

— Те уже на берегу. Готовься, Маноло! Но только после четвертого взрыва. Я подам сигнал! Жди сигнала! И главное — приказ — возвратиться всем живым! Так и скажешь ребятам, я тебя очень прошу, ты уже закаленный боец, но тоже будь осторожен, береги себя и ребят, вперед, Эль Пойо!

С гондурасского берега уже доносились всплески, темные силуэты скользили по черной ночной воде, луна едва отсвечивала дрожащим, матово-золотистым светом на поднятых сотнями людей волнах.

Мы их видели, их все хорошо видели.

Но вот Маркон взмахнул рукой и вскочил на ноги, и с ним вместе еще сорок ребят, и бросились они на аэродром. Еще миг — и раздались их выстрелы, а одновременно и наших, тех, кто пробивался в Никарагуа с гондурасского берега.

Четыре пулемета у нас было сейчас, и патронов хватало. Все принесли с собой, хорошо подготовились, потому что знали, для чего готовились.

Косили мы их в воде десятками. Они открыли и оттуда неистовый огонь. Но ведь растерялись поначалу, потому что не ожидали, никак не ожидали они еще и здесь засады, не ожидали нападения и ни морально, ни тактически не были готовы.