Прошлись несколько раз. И никаких следов.

Наконец на третий день Маркон сказал:

— Попытаемся еще раз. Последний. Давайте пойдем широкой полосой, человек по тридцать по той же дороге. Если трясина или еще что-то, то все ведь рядом, поможем друг другу. Так, может, и найдем следы.

Мы нашли следы.

Все собрались там, где-то посредине нашего пути, и стояли, сгрудившись на неудобной узкой полосе кочек, всматриваясь туда, под корневища, где что-то белело, на первый взгляд совсем непонятное, и только со временем можно было сообразить, что это, и стало мне, да и не только мне, жутко, и даже судорога схватила за горло, когда до меня дошло, что это.

Это были они. А точнее то, что от них осталось.

Потом мы пытались выяснить для себя, как же все это случилось. Глубже и дальше всех был Челе Пепе, рыжий молчун из Матагальпы, который, видно, оступился и, пытаясь вырваться из засасывающей его топи, не в силах выбраться на тропу, хотел было дотянуться до корневищ и, ухватившись за них, выкарабкаться на более твердое место. Видимо, Фляко, а затем и Ихито хотели ему помочь. Или, может, Фляко хотел помочь Челе, а Ихито — Фляко. Только там, под корнями, были все трое, засосанные трясиной по грудь, а Челе — по шею.

То, что оставалось от них на поверхности, было напрочь обглодано дикими животными, вероятно ягуарами, которых здесь водится изрядно.

Тишина, говорил Маркон, любой ценой тишина, потому что каждый крик, который вырвется из ваших уст, будет означать смерть для всех нас, всех наших товарищей.

Так вот что произошло с ними.

Они молчали. С оружием в руках были они, однако не пустили его в ход, не закричали, отбивались молча от страшных хищников, покуда хватило сил, не выдали своего присутствия в сельве ни единым звуком, спасая ценой собственного существования наши жизни.

Мы сразу поняли, что произошло, почему они молчали, мы все поняли сразу. И молчали, словно в память о тех, кто погиб так страшно и молча, кому мы обязаны жизнью и победой.

В память об угловатом Челе, и флегматике Фляко, и нашем любимце Ихито, самом младшем и красивом из нас.

Я смотрел на Маркона и увидел то, чего не видел ни разу за все десять лет, которые его знаю.

Маркон хотел что-то сказать, но не мог. Он плакал,

Я смотрел, как слезы катятся из глаз этого сурового великана, этого многоопытного партизанского командира, грозы недобитых сомосовцев, и понимал — нет, моя война никогда не закончится, покуда в мире есть активное зло, которое нужно уничтожать.

Вот чего стоит тишина! Вот чего стоит победа справедливости и правды!

Вот сколько стоит тишина, Кончита, Кончита! Ох, Кончита, не могу я все-таки без тебя, жить не хочу без тебя, выжить, победить для тебя, Кончита, исступленно люблю тебя, с болью и через боль живу тобой, ты мое единственное настоящее тепло, убежище, покой, никого так, никогда так, сейчас вдруг понял и наконец, только ты — свет моего дня, ты — моя тишина...

ТЕНЬ

Команданте Томасу Борхе

Шофер остановил свой Старенький «форд», тормознув с особенным водительским шиком, возле самого входа в отель «Эсцельсиор». Казалось, если бы не тротуар, то въехал бы прямо в вестибюль. Усмехнувшись про себя, я поблагодарил, рассчитался и вышел из машины. Стеклянные двери отеля бесшумно распахнулись передо мной. Входя, я оглянулся, и взгляд мой скользнул по небольшому кафе как раз напротив «Эсцельсиора», где поселились мы с товарищем.

Он задержался сегодня допоздна где-то в гостях, а у меня вечер неожиданно оказался почти свободным. Выбрался я было в кино, но и тут не повезло: слишком уж глупым оказался фильм. «Пятеро великанов из Техаса» — белые американцы, «гринго», как называют их в Латинской Америке, а негодяи, преступники и насильники — коренные жители Техаса, мексиканцы братья Гонзалесы. Герои побеждают проклятых Гонзалесов и «освобождают» Техас от мексиканцев, что и произошло, собственно говоря, в действительности в свое время, когда США прибрали к рукам часть страны, превратив север Мексики в свои южные штаты.

Не раз уже попадал я на подобные фильмы в странах Латинской Америки, и всегда это удивляло и раздражало меня. Как могут на их экранах идти фильмы, где подобным образом пропагандируется «американский стиль жизни» и унижаются, оплевываются латиноамериканцы?..

Когда я спрашивал об этом у местной интеллигенции, мне в ответ пожимали плечами, это ведь, мол, частные фирмы покупают кинофильмы, а мы что можем сделать...

Даже в Никарагуа, где я побывал в прошлом году, после победы революции, внутренняя реакция все еще открыто пользовалась такой же махровой контрпропагандой под фиговым листком частного бизнеса, и подобные фильмы все еще шли на экранах страны.

А тут, в Коста-Рике, тем более.

Я не досидел до конца фильма — с первых минут уже было ясней ясного, что храбрецы гринго возьмут верх над коварными Гонзалесами — и вышел в город; прошелся немного пешком, но обычаи в Сан-Хосе своеобразно отличались от стиля тех городов в других латиноамериканских странах, где я побывал: в частности, уличное освещение гасло рано, особенно чуть подальше от центра. Кинотеатр «Саида», куда я попал по воле случая (я собирался посмотреть совсем другой фильм, программу неожиданно поменяли, и выбора уже не было), находился в районе Лос-Ангелос, довольно далеко от отеля. И вот, заметив пустое такси, я остановил его и вскоре очутился возле своего «Эсцельсиора».

Когда уже с порога отеля я бросил мимолетный взгляд на кафе напротив, мне вдруг пришло в голову поужинать там.

Самому проводить вечер где попало не так уж весело, а в новой обстановке — все же хоть какое-то разнообразие. Я грыз себя за то, что так неудачно продумал программу сегодняшнего вечера, не предусмотрел, как лучше использовать время, если назначенные встречи вдруг сорвутся... Пожалуй, впервые за весь срок пребывания в Коста-Рике я очутился без дела. Первый свободный вечер... А в кино даже и то — неудачный поход... Махнув на все рукой, я решил поужинать да пораньше в постель, хоть выспаться как следует. Наше пребывание в Коста-Рике уже подходило к концу, и ежедневный ритм сам собой ускорялся, тем более что дела, как всегда бывает в таких случаях, только возрастали в количестве.

В общем-то материал для своей будущей книги я собрал, обсудил с костариканскими товарищами различные аспекты перевода и литературной взаимопомощи, взаимообмена и все то, что, к сожалению, чаще всего остается на бумаге, хотя каждый исполнитель подобной миссии в ту самую минуту свято верит: именно его контакты с зарубежными литераторами принесут наибольшую пользу. И именно благодаря им расцветут взаимопонимание, взаимопереводы и все тому подобное.

Мне хотелось написать книжку о современной литературе Коста-Рики, о ее связях с общим процессом развития литературы в странах Латинской Америки. Дело по-своему увлекательное — ведь поскольку в Коста-Рике население состоит преимущественно из потомков европейских эмигрантов, как, к примеру, в Аргентине и Уругвае, то и литература тут имеет своеобразный характер, почти сплошь лишена элементов индейского и негритянского народного мировидения, опираясь прежде всего на европейскую литературную традицию, не утрачивая в то же время тот специфический аромат, особенную атмосферу, роднящую ее с другими литературами «пылающего континента».

И вот, вдруг развернувшись в дверях и натыкаясь на слегка удивленный, не припрятанный под маской многолетней выучки безразличного отношения к выдумкам гостей взгляд пожилого швейцара с лицом поседевшего бульдога, я вышел из отеля и через минуту уже сидел во вполне уютном зале кафе.

Сразу же убедился, что поступил правильно, потому что хотя и было здесь достаточно людно, если учесть, что уже около десяти вечера, но в общем-то тихо и спокойно. Столики и столы выдержаны, как здесь говорят, в старом колониальном стиле, над ними низко нависают лампы с глубокими абажурами, что над каждым столиком создает свою, особенную атмосферу, как бы отделяя от общего зала свой уголок.