— Кошкарев! — окликнул Путинцев молодого водителя. Но тот продолжал размахивать топором, видно, не слышал, и Путинцев поднес руку ко рту, собираясь крикнуть громче, но Бурматов, поняв его, остановил:

— Оставь, командир. Не время чаи гонять.

— Но все же устали, — слабо запротестовал Путинцев, — и есть хотят.

— Но не хотят сидеть в наледи. Эй, мужики! — вдруг зычно крикнул он, — будем гонять чаи или добьем наледь?

Вся цепочка выпрямилась. Кто-то сказал:

— Какой там к черту чай! Вкалывай знай.

Бурматов ухмыльнулся:

— Тогда давайте пошустрее!

И снова зазвенели в морозном воздухе топоры и лопаты, скрипел лед, булькала выступившая из-под него вода. Вода насквозь пропитала унты, и они стали тяжелыми, пальцы ног Путинцев уже совсем не чувствовал, но и не думал о них. Все его мысли сейчас были сосредоточены на одном: колея.

— Все, — вдруг раздалось у него над головой. — Хорош!

Солнце пульсирующим красным шаром висело над горами, готовое в любую минуту юркнуть за выступ скалы, и его лучи уже не доставали наледи, на которой стояли вдоль прорубленного канала люди Путинцева. Синий сумрак густел среди елей в глубоком распадке, и, когда Путинцев остановил взгляд на нем, по спине его пробежали мурашки.

— Пробуй, — тихо сказал он Бурматову.

Подрагивающими пальцами Путинцев размял сигарету, прикурил, протянул огонь в щепоти своим товарищам, окружившим его. Взглядом нашел Кошкарева, простоволосого, с потным лицом, подмигнул ему, и тот изумленно открыл по-детски розовый рот.

— Как ноги? — спросил Путинцев, — не замерзли?

Кошкарев посмотрел на свои сизые, в толстой корке льда валенки и виновато улыбнулся.

«Полные воды, — подумал Путинцев. — Как бы не захворал парень».

Клацнула дверца — это Бурматов дошел до своей машины и сел в кабину.

— Встречаем его здесь. — Путинцев энергично встряхнулся, повел, разминая плечами. — Хватаемся все и провожаем до конца наледи. Только осторожно! Кошкарев! Будете со мной.

К ним крадучись уже подбиралась машина Бурматова, гоня впереди себя по левой колее-каналу вал воды с колотым льдом. Вода выплескивалась через кромку колеи, растекалась по льду под ноги людей.

Путинцев ухватил ребрину борта, уперся в нее и пошел рядом с машиной, скользя в обледеневших унтах, шлепая по воде.

«Все равно, — думал он, — поздно беречься. Унты уже больше, чем взяли, не возьмут».

И другие не береглись — шли прямо по воде, упёршись плечами в задний бампер, толкали машину. Кто-то надрывно кричал:

— Давай, давай, Костя! Да-авай… Держи ее, бра-атцы…

Кто-то со стоном дышал в шею Путинцева, кто-то прижал его руку к ребрине. Было жарко, что-то рвалось и не могло порваться внутри от натуги, от неимоверной, нещадной тяжести. Брызги из-под колес секли лицо.

— Поше-ел, братцы! Еще раз! Еще!..

Казалось, что они несут машину на руках, плечах, груди, толкают ее вперед, поддают пинками, тычками, бьют головой.

Путинцев поскользнулся и упал, кто-то наступил на него, потянул за шиворот:

— Вставай, Иваныч…

И рывком поставил его на ноги.

— Это ты, рыжий черт, — узнавая водителя второй машины, хрипел Путинцев. — Чуть не задавил.

— Скажи спасибо, а то уже бы там был, — водитель кивком головы указал в жутковатую темноту распадка. Добавил, рассмеявшись добродушно и необидно: — На собственной заднице как на салазках!

Они, поддерживая друг друга, догнали бурматовский «Магирус», но помощь их уже была не нужна — машина, помигивая красными огнями, остановилась за границей наледи.

— Прогони дальше, — скомандовал Бурматову, тряся белыми, заиндевевшими волосами, Кошкарев, взмыленный, с крепкими пунцовыми щеками, похожий на мальчишку. — Хорош, Костя! Топаем за следующей! — И увидев Путинцева, сообщил радостно: — Одна есть, командир!

И они снова шли через всю наледь кучкой, держась друг друга, усталые, но довольные, и Бурматов втолковывал водителю очередной машины:

— Главное, не бойся, не торопись и прижимайся к скале — иди точно колеей. Здорово не газуй…

Ничего нового не было в его словах, но его слушали внимательно и серьезно — из всех водителей он единственный, кто прошел эту наледь, он не оплошал, а им еще предстояло это проделать.

Слушая его, Путинцев думал о Кошкареве и боялся, что у него не хватит умения или силы удержать в руках баранку. И потом, пока переправляли другие машины и он видел, что стоит водителям эта наледь, как напряжение искажает их лица, все больше укреплялся в мысли, что за руль кошкаревской машины нужно посадить кого-то другого. Бурматова. И для себя это он решил твердо, но как оказать такое Кошкареву, он не знал, а пользоваться своей командирской властью не хотел.

— Костя, — остановил он Бурматова, когда они шли к последней — кошкаревской машине. — Вот что, Костя… — Он увел взгляд. — Может, ты проведешь… ну, вместо него… Понимаешь?..

Путинцев сразу заметил, что тот все понял.

— Не понимаю, — мотнул головой Бурматов. — Ты что, думаешь, он сам не проведет?

— Он устал и может не выдержать.

Бурматов сосредоточенно курил сигарету.

— Конечно, могу провести… Но ведь парня обидим смертельно… Это ведь его первый перевал! И потом… мы же рядом. Вместе мы. — Он сжал руку в кулак и с силой тряхнул им.

А Кошкарев, уже орудуя в кабине, сделал перегазовку, включил дальний свет, далеко пробив двумя острыми клиньями незаметно сгустившийся сумрак.

И Путинцев, прикрывшись согнутой в локте рукой от света, ударившего в глаза, крикнул изо всех сил, стараясь казаться спокойным:

— Давай, Кошкарев!

Он с удовольствием заметил, что Бурматов, быстро перебежав дорогу, пристроился у кабины со стороны водителя, а остальные равномерно распределились вдоль бортов. Кошкарев плавно тронул громоздкую машину с места. Она закачалась на выбоинах, заскрипела, накренилась в сторону срыва — того и гляди опрокинется, — поплыла, поползла, придерживаемая людьми, по наледи. В уже наступившей вечерней тишине слышалось только натужное, но ровное пофыркиванье двигателя, бульканье разрезанной скатами воды и крошева льда, шарканье ног да тяжелое дыхание людей.

Иногда до слуха Путинцева доносился спокойный бурматовский тенорок:

— Доверни влево… Газку теперь… Отвали, не жалей… Еще влево…

Слыша это, отмечая, что машина все дальше и дальше продвигается вперед, Путинцев, с обеих сторон зажатый плечами, вдруг совершенно ясно понял, что десант состоялся. И понял почему.

«Это не случайно, — думал он, — случай здесь ни при чем. Нет. Здесь все закономерно. От начала и до конца, товарищ Путинцев. Вот так».

Глубокой ночью они опустились с перевала, достигли побулькивающей под толстым чистым льдом речки Бродяжки и остановились. Бурматов включил в кабине свет. Путинцев достал из своего походного затертого чемоданчика сложенную вчетверо истертую карту, расстелил ее на коленях и определил, что они прибыли на место.

Еще через полчаса запылал костер, запахло смолистым дымком и паром. Десантники сушили одежду и обувь. Бурматов, расчистив снег на реке, наколол полный котелок льда и повесил его над огнем.

— Счас чай будет, — весело подмигнул он Путинцеву, — нутро согреем.

— У меня там, в рюкзаке, в кармашке водка стоит, — вспомнил Путинцев. — Правда, замерзла, наверное.

— Да мы ее мигом отогреем, голубушку! — вовсе оживился Бурматов. — Эй, Кошкарев! — крикнул он. — Знаешь, где командирский рюкзак? Дуй, понял? Там наркомовская, понял? Осторожно, чтоб как зеницу ока! Счас мы ее мигом отогреем, — повторил он распевно, ласково поглядев на Путинцева. И остальные повеселели, послышались смех и шутки.

Улыбаясь чему-то, Путинцев отошел к поваленному дереву с раздвоенным стволом, примостился удобнее в развилке так, чтобы тепло от костра доставало его, и прикрыл глаза. С улыбкой слушая разговоры и возню у костра, он думал об этих парнях, еще вчера малознакомых, а сегодня, сейчас ставших почти родными.

А у костра уже завладел вниманием всех Кошкарев. Кто-то сказал ему: