Ну где сатир?! Куда он делся?!
– Та-ак… – протянуло в голове. – Стой! Он, кажется, меняет позицию… Стой пока в проходе, не высовывайся!
Леха совсем остановился.
До края расщелины – каких-то пять метров. Светлая полоса посреди темноты.
Замер, прислушиваясь – стукнет камень там, за щелью? Под шагами немца…
Ну где сатир, чего медлит?!
Леха медленно втянул воздух. Секунды ползли медленно, как увязшие в меду мухи.
Сколько уже прошло? Десять секунд? Четверть минуты? Кажется – вечность…
Ну чего он тянет?!
– Ну-ка, давай вперед! Медленно… Так… Сейчас мы снимем этого гоблина нордического…
Леха открыл рот – но так и не уточнил, куда именно сместился немец.
Нельзя! Немец слишком близко, вместо слов выйдет рев. Ну додумайся сам! Скажи, где именно стоит немец…
– Медленно, но вперед, я сказал! – командовал сатир. – Не мандражь, все сопли растрясешь… Забыл он про тебя, кажется… В нас целится, сука…
Черт, черт, черт! Ну додумайся! Скажи же, наконец, куда он сместился!
Раньше был справа от выхода – а теперь?!
Отсюда небольшой угол обзора. В узкой полосе, сверху, – белое от облаков небо, ниже – тяжелые тучи, вечно висящие над озерами, блестящие зеркала воды. Край осыпи, ныряющей от выхода вниз… Немца не видно.
– Метров пять от прохода… – пробормотал сатир. – Спиной к тебе стоит, в нас целит… Прямо на осыпи, чуть правее выхода…
Чуть-чуть!
Если бы чуть-чуть, то его было бы видно! Хотя бы левый бок!
Значит, не так уж чуть-чуть… Сразу за правым краем расщелины.
– Вылетишь из прохода, и он будет твой. На три-четыре рванешь, как ошпаренный. Понял? Только не промахнись!
Леха открыл рот – и закусил губу.
Идиот! Он что, не понимает, что говорить нельзя?!
– Товсь… Не подведи, сволочь рогатая… Янус сваливает через две минуты… Раз!
Леха чуть подался назад и влево, к самому боку расщелины. Получше разбежаться. Это сатир только думает, что того немца так просто будет снять…
– Два!
Леха сглотнул.
Ну, вот и все. Сейчас все и решится…
– Три!
Только бы не ошибиться. Только бы не ошибиться…
– Ап!
Ноги рванули тело вперед.
Где-то за спиной между стен заметалось эхо – но броневые наросты на плечах уже продрались сквозь выход, сильные ноги швырнули тело дальше вперед и чуть вправо…
Леха вылетел на осыпь, пригнув голову. На такой скорости не важно, рогом или лбом. Главное, сбить его, повалить – и потом уже рвать рогами, втоптать в щебенку…
Немца не было.
Ни справа от прохода, ни слева. Ни на насыпи, ни под. Вообще не видно!
Адреналин встряхнул тело, оголил чувства. Мир вдруг стал ярким, выпуклым, почти осязаемым. Каждая мелочь цеплялась за глаз, каждый миг оставался в памяти…
Далеко слева, под вечными надозерными грозовыми тучами, вспучился огромный фонтан. Толстые струи воды вылетают из маленького озерца и, изогнувшись длинными параболами, падают далеко за его край. Озерцо почти обмелело, и из воды выступила маленькая башенка, похожая на надстройку подлодки. На берегу озера – спиной, лишь камуфляж, каски да стволы «калашей» – трое каперов. Зачарованные фонтаном и башенкой, открывающей доступ к огромному схрону… А сзади к ним несется сатир. С разбега крутанулся, лягая что-то над землей, – и над головами каперов сверкнула россыпь стальных игл…
А справа, на опушке Блиндажного леса, кабаны. Черноухий и альбинос, швыряющие здоровые желуди в Клыка. Сам Клык, замахнувшийся битой… И черные точки на белом небе. Прекрасно ложащиеся на огромную дугу, одним концом опершуюся об опушку, а другим – прямо сюда, в осыпь под стеной…
Прямо туда, куда тащит инерция рывка, в который вложил все силы. Выпущенный самым первым желудь несется прямо под ноги…
Леха попытался остановиться. Выпрямив передние ноги, намертво вбить копыта в землю. Зацепиться, затормозить… Напрягая ноги до боли в мышцах и суставах, рвущихся от непосильной нагрузки, – но инерция была сильнее. Копыта проскользили по мокрой щебенке, ноги подогнулись…
От озер долетел тугой звон стального одуванчика, а сами стальные семена – уже над головами каперов. Стянулись в несколько длинных нитей, соединяя землю и низкие тучи.
И ослепительные нити огня, режущие глаза. Одна воткнулась прямо в каску высокого Кэпа, вторая в ствол «калаша» за плечом Молчуна…
Поехавшие по щебенке ноги уже не держали тело, а инерция несла все дальше вниз по осыпи. Брюхо врезалось в щебенку – и Леха взвыл.
Он падал на щебенку и раньше, и это было больно, но сейчас…
Весь день уровень боли стоял на минимуме. Лишь тупые толчки в тело. Теперь же…
Чувство боли не просто вернулась. Оно стало таким, как никогда прежде. Каждое касание шкуры об острые камни раздирало тело болью. Будто и не было ее, этой шкуры, а лишь голая рана, на все тело, с которого содрали кожу. И теперь волочат по кускам соли…
Леха выл, забыв обо всем на свете. Ничего в мире не осталось, кроме этой боли, которая никак не желала кончаться, лишь становилась сильнее и тяжелее, утягивая все глубже.
И тут первый желудь ударился в камни справа. Оттуда окатило ударной волной, и в бок стали вонзаться уже не мелкие камушки, а зазубренные стальные осколки…
Леха кубарем катился по камням, а с неба упал второй желудь. Третий… Все вокруг утонуло в разлетевшейся щебенке, каменном крошеве, удушливой гари от взрывчатки – и в боли. Вместо головы остался чугунный колокол, в котором молотился огромный чугунный язык. Бум, бум, бум.
А мины все валились и валились…
Мины больше не падали.
Даже странно, что живой… Все еще на осыпи под расщелиной. На боку, уткнувшись мордой в камни. В ушах гудело, но это были фантомы звуков. А через них, кажется, ничто не пробивается – вокруг тихо-тихо.
Леха шевельнулся – и взревел. Новая волна боли прошлась по телу, впиваясь в брюхо, в бока… И совершенно невообразимо больно было в ногах.
Рев затих. Воздух в легких кончился, но боль все не кончалась… Лишь затихла – чуть-чуть…
Открыв пасть, Леха маленькими короткими глотками втягивал воздух. Боль была дикая, но Леха молчал. С криком – еще хуже. Сначала рев словно выпускал боль из тела, делал легче, но даже эти крошечные движения легких и ребер чуть сдвигали тело. По острым камням, врезавшимся в шкуру снизу. По осколкам, по каменной крошке… Все это впивалось в тело. Неописуемо. Чудовищно…
Кто-то поставил уровень боли на максимум. Кажется, даже просто моргнуть – и камни опять впиваются сильнее.
Закусив губу, чтобы не взвыть, Леха приподнял голову. Чуть-чуть. И зажмурился от боли. Еще одна волна, пронзившая все тело, от костей до кончиков волосков, и никак не желающая исчезать.
А если подняться на копыта? Рывком… Сначала будет очень больно, но затем камни перестанут впиваться… Ведь перестанут же, правда?…
Леха скосил глаза вниз, на живот и ноги, – и оскалился. Выть хочется, да нельзя!
Вместо задних ног – перекрученные столбы плоти. Один из желудей угодил прямо под ноги. Не убил, но вот подняться теперь… Сколько они будут зарастать? Полчаса? Час?
Леха повернул голову – а что в долине? Что с каперами?
Все-таки предал, козел однорогий…
Глюканулась программка, да? Так он сказал? Сам же ее и снял, наверно. Как дал браслет, так и снял…
Но озер не видно. Большой валун, прямо перед глазами, скрыл все справа.
А вот слева видно – блиндажные Дубы, хрюшки. Все три кабана крутятся на опушке и никуда не спешат. Альбинос с черноухим дурачились, подставляя друг другу ладоши. Ну прямо волейболисты после взятого очка – только на копытах и с пятачками…
Все-таки есть второй монстр с картой, который водил немцев. И этот монстр вполне годится на свиную колбасу – если виртуальную. Даже жаль, что виртуальную. Лучше бы в реале из него свиные сосиски сделали…
А ведет его тот Харон. Ох, не случайно приступ трудоголиколизма напал на него именно в день большой гонки.
И можно спорить на что угодно, что Януса он согнал с рабочего места ровно в полночь – если по их времени, реальному московскому. А если по игровому, то ровно в час дня.