— Ну что вы, мама, зачем так много, на станциях всё можно купить, — протестует Антонина.

— В дороге всё пригодится, ведь не одна едешь, — не сдаётся бабушка. — Ну, кажется, всё положили, ничего не забыли.

Нилка и Антонина прощаются со всеми, садятся в бричку. Смазанные колёса легко катят по мягкой, заглушающей звуки земле. Не успевают они проехать несколько метров, как слышится требовательный окрик:

— Стой! Подождите!

Олхон догоняет бричку и суёт в карман внучкиного пальто мятую синюю пятирублёвку.

— Это тебе на сахар, дочка, на сахар… — плохо справляясь с одышкой, шепчет она побледневшими, синеватыми губами.

Кузьма ослабляет вожжи, конь припускает хорошей рысью.

Антонина сидит ссутулившись, спрятав руки в широкие рукава лёгкого, уже не по сезону пальто и смотрит вперёд, а Нилка не может оторвать глаз от понурой фигуры бабушки, уменьшающейся и уменьшающейся с невероятной быстротой. Всё в ней бунтует, не может смириться с тем, что ни она, ни мать, ни Кузьма не могут повернуть лошадь назад, что все они торопятся куда-то, спешат в надежде на лучшее, оставляя по пути самое дорогое.

Дорога идёт в гору. С высоты, на большом расстоянии Алга выглядит игрушечной деревенькой, с серыми домами, которые согнал, сгрудил в одну кучу могучий ветер посередине степи. Девочка ни разу не видела настоящего моря, но сейчас она знает, какое оно, — не синее как в книжках, а зелёное с бурым и желтоватым оттенком, спокойное и широкое, как древняя аларская степь. И кажется ей: далёкий батор Алаир шлёт ей свои последние слова: «Дети — спасители и продолжатели рода, дети — сила, радость и надежда семьи, и никто не умирает, не исчезает бесследно, пока его родные и близкие живут на земле».

Раньше у бурят счастье складывалось из семидесяти семи частей:

чтобы у каждого детей было побольше,

чтобы всегда огонь в юрте горел,

чтобы люди обиды не знали,

чтобы старики жили до глубокой старости,

чтобы человек не умирал, пока его родные живут…

Нилка смелеет:

— Мама, а бабушка говорит: «Баирка будет жить, пока мы помним его».

Мать поворачивается к ней, в её измученном взгляде появляется благодарность. Она обнимает дочь и крепко прижимает к себе.

Глухо гремит колокольчик-шаркунец, слышится щёлканье бича, летит пыль из-под копыт бегущего коня, Нилкино сердце стучит часто-часто, словно оно само радуется за свою понятливую хозяйку и торопится, скачет…

Нилка слышит его гулкие удары и беззвучно шепчет одними губами:

— Я приеду к тебе, бабушка…

— Я помню тебя, Уяна…

— Я еду, спешу в город, батор Алаир.