• — Ну так не позвонила же!

    Он подошел, обнял ее. Она не знала, как ей быть — оттолкнуть его или ответить на это объятие. Прошло довольно много времени с тех пор, как они виделись в последний раз. Впрочем, зачем отталкивать? Она тоже обняла его и мысленно представила, как вместе с ней прижимается к нему и его ребенок.

    — Валька… Я искал тебя и только вчера понял, где ты можешь прятаться.

    — Я не прячусь, у меня творческий отпуск! — засмеялась она. — Кстати, посмотри…

    Она протянула ему листок, на котором был распечатан рисунок — макет обложки ее будущей книги.

    — Что это? Ух ты… «Ночной собеседник», автор — Валентина Пирогова… Послушай, ты же не Пирогова, а Деева! Это что, псевдоним?

    — Нет, я взяла свою девичью фамилию… Книга выйдет в ноябре, я уже договор подписала, — скромно сообщила она. — В январе — следующая. Ну и так далее.

    — Валька, ты такая молодец! — Герман так искренне радовался за нее, что Вале даже стало смешно. — Ну что ты смеешься? Надо мной, да?

    — Да… Я, знаешь, немного забыла, какой ты… — она взъерошила ему светлые волосы, подергала за ухо. Он схватил ее за руку, прижал к губам. — И каждый раз ты оказываешься лучше, чем я о тебе думала.

    — Ты здесь надолго?

    — Еще на месячишко останусь… — пожала она плечами. — Ну, может, чуть дольше. А что?

    — Отлично. Я тогда тоже тут остаюсь, — сказал он.

    — Герман, наверное, ты будешь мне мешать… — заколебалась она. — Ей-богу, ты славный, но мне надо закончить книгу. С десяти утра до двух я очень занята.

    — А потом?

    А потом мне все надоедает, и я иду в лес, гулять… — улыбнулась Валя. — Ты можешь мне гарантировать, что по утрам не будешь мне мешать?

    — Могу, — серьезно сказал он. — Я сниму соседний номер и по утрам вообще не буду к тебе заглядывать… В конце концов, я сто лет не был в отпуске!

    И он остался.

    Правда, довольно скоро стало ясно, что снимать соседний номер не имело никакого смысла — Герман заглядывал туда редко. Он был все время с Валей, ночью и днем, и только по утрам уходил куда-нибудь. Да и то неожиданно выяснилось, что он совершенно не мешает Вале, даже когда находится рядом. Даже более того — она начинала беспокоиться и скучать, когда он надолго пропадал куда-то.

    — Ну и где ты был? — с наигранной строгостью спрашивала она.

    — Играл в теннис с Михаилом Николаевичем — с тем дядькой, что в столовой сидит через столик от нас…

    Ответы варьировались в зависимости от погодных условий. А всю вторую половину дня Герман не отходил от Вали.

    «Как странно… — думала она. — Еще совсем недавно я была никем, просто женой своего мужа, у меня не было никаких перспектив — жалкая серая мышка. Илья меня обманывал, лучшая подруга лгала, о детях я могла только мечтать… Потом появился Ванечка, моя первая любовь, но лишь для того, чтобы окончательно запутать, замучить меня — и сгинуть навсегда. Бедный Ванечка… Чем же я заслужила свое сегодняшнее счастье? Или оно будет таким же мимолетным?»

    — А что будет потом? — однажды спросила она Германа — вот так, просто, без всякого предисловия.

    — Когда — потом?

    — Когда мы вернемся в Москву…

    Ничего не будет… То есть все останется по-прежнему, — удивленно ответил он и поцеловал ее. — Мы поженимся и будем жить долго и счастливо, а потом умрем в один день. Или сегодняшняя литература не признает таких банальных концовок?

    — Еще как признает! — засмеялась она. — Послушай, Герман, ты что, делаешь мне предложение? Ты даже в любви мне еще не признавался…

    — Разве? Ну так вот… — он откашлялся. — Валечка, я тебя очень люблю, выходи за меня замуж, пожалуйста.

    — И все?

    — Этого мало? — испугался он и бухнулся на колени. Обнял ее за ноги и забубнил куда-то в живот. — Я хороший, ты же знаешь. Со мной ты будешь счастлива — не то что с Ильей. Счастлива и свободна.

    — Ага, до сих пор не можешь забыть, как тебя сунули в сугроб! — засмеялась она.

    — Я серьезно, а ты все хиханьки да хаханьки! — возмутился он, вставая. — Я… я правда сделаю все, чтобы ты была счастлива. Знаешь, если надо, я брошу работу, чтобы быть с тобой постоянно. Или наоборот — я готов работать с утра до вечера, если потребуется. Никакие жертвы не путают меня! Я… я знаю, чего хочу. Я никогда не стану тебе изменять — именно потому, что уже сделал свой выбор. Конечно, это все слова и обещания, но, пожалуйста, верь мне!

    — Верю, » — вдруг сказала она.

    — Ты такая умница, красавица… Наверное, мне повезло больше, чем тебе… Ну а ты?

    — Что — я? — она провела ладонью по его щеке.

    — Как ты ко мне относишься? — Герман все пытался шутить, но светлые глаза смотрели серьезно, выжидающе.

    Валя растерялась. Лгать она не могла. Ванечка, бедный Ванечка — ты до сих пор не забыт!

    — Ты мне нравишься, — тихо сказала она. — О, пожалуйста, не торопи меня! Когда-нибудь, возможно, я смогу тебе сказать, что люблю тебя, но не сейчас…

    Она опасалась, что ее слова обидят Германа или по крайней мере — расстроят, но он воспринял их довольно спокойно.

    — Все правильно, — сказал он. — Будь всегда такой честной… Тем дороже станет для меня потом твое признание. А в том, что ты меня полюбишь, я не сомневаюсь. Я же такой хороший!

    — Ну что за самомнение! — она опять засмеялась, и он — вместе с ней. — Герман…

    — Что?

    — У меня есть одна тайна. — Страшная?

    — Нет. Но ты ее должен знать.

    — Прямо-таки должен?

    — Должен! Обязан! — Она дернула его за светлую прядь и полезла в чемодан, который лежал у нее под кроватью. — Вот…

    Она протянула ему бумажный листок.

    — Что это? — удивился Герман. — Ничего не понимаю…

    Он вертел перед собой компьютерную распечатку ее УЗИ с недоумением и беспокойством.

    — Это ведь что-то медицинское, да? Господи, Валька, да объясни мне!

    — Какой же ты бестолковый, — нетерпеливо вздохнула она. — Переверни. Вот теперь правильно. Видишь это темное пятнышко?

    — Ну… — внезапно он побледнел. «Догадался», — поняла Валя.

    — Здесь ему еще четыре недели.

    Герман молчал. Потом наконец с трудом смог произнести:

    — А почему — «ему»? Может быть — ей… Он обнял ее, положил ладонь ей на живот.

    Уже шевелится? А почему я ничего не чувствую? — с каким-то глубинным, мистическим ужасом и благоговением спросил он.