— Хорошо, я подумаю.
— Я хочу, чтобы ты была счастлива. Ты знаешь это, не так ли?
Я обхожу его стол и прижимаюсь к его щеке.
— Я знаю. Я не хотела ослушаться тебя, но так случилось.
Он грустно улыбается.
— Просто помни, что бы ни случилось, ты всегда можешь прийти ко мне.
— Спасибо.
— Сколько у тебя недель?
— Четыре.
— Ты рада?
— Это все так прекрасно, я не могла запланировать это лучше.
Он ухмыляется.
— Я горжусь тобой, Лейла.
Я улыбаюсь.
— Ты можешь в это поверить? Я стану мамой.
— Ты будешь хорошей матерью, Лейла. Я чувствую это нутром.
Все от меня, любовь вся от тебя
27.
Лейла
Ki shan i Romani — Adoi san' i chov'hani.
Известно, что где бы не были цыгане, там есть ворожеи.
Я сцепляю руки в замок и направляю свой взгляд на его лицо.
— Би Джей, что будет со мной и нашим ребенком, если с тобой что-нибудь случится? И ты попадешься полиции.
— Меня не поймают. Я сказал тебе, через мои руки ничего не проходит.
— Нет такой вещи как никогда. Всегда найдутся люди, готовые тебя предать, чтобы спасти свою шкуру или какая-нибудь ошибка, или завистливая подруга.
Его лицо скрывает все эмоции.
— Что ты хочешь мне сказать, Лейла?
— Я хочу, чтобы ты прекратил. Я хочу, чтобы ты прекратил этим заниматься, потому что если этого не будет, я никогда не буду чувствовать себя в безопасности.
— Это то, что я есть, Лейла.
— Нет, это не то, что ты есть. Это то, что ты делаешь.
Он закрывает лицо руками, проводя по волосам.
— А если я скажу, что не могу прекратить? Ты оставишь меня?
Я опускаю голову, потому что не хочу, чтобы он увидел насколько задета его словами и разочарована. Если бы он попросил что-то у меня и это было бы важно для него, я бы горы свернула, чтобы это сделать. Это означает, что все его слова пустые и бессмысленные. Он не любит меня, по крайней мере, не так, как я.
— Ну так как? — спрашивает он.
Я пытаюсь принять спокойное выражение, и скрыть свою боль, поднимаю на него глаза.
— Нет, — тихо говорю я. — Я не оставлю тебя.
— А что, если я скажу, что предпринял некоторые шаги, чтобы выйти из этого бизнеса?
Я даже не могу в это поверить.
— Предпринял?
Он кивает.
— Разве ты не поняла? Я все для тебя сделаю. Все, что угодно.
Радость, которую я испытываю, наверное, сродни встряски, как от молнии, кожу начинает покалывать, и тело хочет подпрыгивать от радости и танцевать.
— Ты не представляешь, насколько меня расстроил твой ответ, что ты не можешь этого сделать.
— Хорошо, — говорит он и смеется, и мне кажется, что сейчас самое лучшее время сообщить некоторые новости.
— Кстати, — говорю я совершенно небрежно, насколько могу, — Джек хочет, чтобы мы совершили свадебную церемонию.
— Бл*ть, что?
Я киваю, пытаясь не засмеяться.
— Ты правильно все расслышал.
— Тебе лучше со мной с этим не шутить...
Я медленно отрицательно качаю головой, не смея даже открыть рот, поскольку однозначно рассмеюсь.
— Параноидальный ублюдок.
У меня смех прорывается наружу.
— Тебе это кажется смешным, не так ли? — обвиняет он меня.
— Мне тоже придется выпить отвара, знаешь ли.
— Так над чем ты смеешься, тогда?
— Видел бы ты свое лицо.
— Когда он хочет, чтобы прошла эта церемония?
— Завтра вечером. В полнолуние, как раз хорошее время для ворожбы.
— Ох, ради всего святого. Я не верю в это дерьмо. Он заставил Лили пройти этот обряд?
— Именно это, я тоже спросила у него.
— И что он сказал?
— Он сказал, что Лили не его сестра, но если бы она была его сестрой, он однозначно настоял бы на этом.
Он качает головой в изумлении.
— Позволь мне уяснить, правильно ли я понимаю. Мы садимся в круг и даем обеты друг другу перед ворожеей.
— И выпиваем зелье.
Его глаза подозрительно сужаются.
— Что за зелье?
Я прикусываю нижнюю губу.
— Думаю, что наш рецепт состоит из оболочки легкого животного, безусловно печень, животный жир и, наверное, соль. Это обычно используют для любовных чар, чтобы гарантировать длительность отношений.
Он складывает руки на груди.
— Хорошо, если тебе это нравится и тебя это устраивает, то меня тоже.
Я смеюсь.
— На самом деле, Джек сказал, что поскольку я беременна мне нужно всего лишь сделать один очень маленький глоток. Это его дословные слова. Тебе придется выпить большую часть этого зелья.
— Я так и знал, — раздражается он. — Это, чтобы наказать меня, не так ли?
Я умираю, чтобы не засмеяться.
— Немного.
— Другие мужчины устраивают мальчишник с бухлом и стриптизершами, подальше чтобы быть от твоего брата, а я получаю вот это!
— Мы можем заказать стриптизерш на церемонию, если ты хочешь?
— Ты находишь все это забавным, не так ли, мисс Иден?
И я больше не могу сдерживать смех, Би Джей тоже начинает хохотать. Когда мы останавливаемся, он смотрит мне в глаза и говорит вполне серьезно:
— Джек даже не догадывается, что я готов пройтись по раскаленным углям ради тебя. Выпить любую отраву из жира, печени и легких, и мог бы делать это каждый день всю оставшуюся жизнь, если это важно для тебя.
— Я люблю тебя, Би Джей Пилкингтон. Я действительно на самом деле очень сильно люблю тебя.
— Кстати, они могут добавить туда твои использованные трусики? Тогда отрава из легких, печени и жира станет более приемлемой.
— Ах, ты отвратителен, мистер Пилкингтон, — ругаюсь я, смеясь, поскольку без ума от этого мужчины, мне хочется его уложить между двумя кусочками хлеба и съесть на обед.
* * *
Несмотря на то, что Джек по дороге на свадебную церемонию все время сердито поглядывает на нас, она оказалась совсем другой, более существенной, чем я представляла. Когда-нибудь я расскажу своим внукам об этом. Мать Би Джея дала мне старинную шаль, а моя мама — золотую цепочку с кулоном из сапфира.
Ночь холодная, и мы тепло одеваемся. Луна такая яркая, как фонарь в небе, пока мы едем в лес и идем на поляну.
Цыганка-ворожея уже ждет нас.
Только Богу известно, где ее отыскал Джек. Она словно появилась из прошлого, прямо из фильма «Макбет». Сгорбившись под старой черной накидкой, ее лицо в лунном свете выглядит испещренным глубокими морщинами, и кожа покрыта темными пигментными пятнами. Волосы отливают серебром и на удивление густые. Один глаз полностью белый, покрытый катарактой, другой иссиня-черный и смотрит с какой-то животной бдительностью, за ухом у нее торчит красная роза.
Она худенькая и все ее тело вызывают сострадание, но ее движения отличаются напористостью и решимостью, как у дикого кабана. Когда она вытаскивает худую костлявую руку из темных складок плаща, я вижу, что каждый ее палец унизан большим замысловатым кольцом с древними символами, вырезанными на камнях.
Она говорит Би Джею и мне разуться, надевает таллис нам на головы, приказывает сесть, по-турецки внутрь круга, который обрисовывает меловом. Затем приседает на низкий четырехногий табурет и кладет рядом с собой — перья, веер, ракушки, красную и черную свечи, которые зажигает и накрывает стеклянным колпаком. Она раскатывает длинную полоску ткани, связывая концы на наших запястьях.
— Готовы? — каркает она.
Мы киваем.
Она начинает приглашать и приветствовать духов-помощников и духов наших умерших близких. Она смотрит прямо на меня. В ее темных, бездомных глазах присутствует что-то колдовское и таинственное, они завораживают. У меня такое впечатление, что я смотрю в глаза древней мистической кошки, которой подвластно время и вечность. Мой дух переплетается с ней в какой-то невидимый возвышенный танец.