Все это показывает лишь, что в вопросе о роли авторитета в революционной политике необходимо подходить не рационалистически, а диалектически. Бывают условия, при которых авторитет играет огромную прогрессивную роль и способен ообес-печить победу или, по крайней мере, чрезвычайно ускорить и облегчить ее. Но воспитанное этой победой, грандиозностью ее, доверие к руководству как таковому, может при неблагоприятных условиях стать тормозом дальнейшего развития. Совершенно смешны, несерьезны резонеры, которые хотят иметь розу без шипов, революцию без эксцессов и без опасностей реакции, авторитетное руководство без опасности злоупотребления авторитетов и т.д. Превентивных средств против противоречий развития не существует.

С вопросом об авторитете руководства, о незыблемости этого авторитета тесно связан был вопрос о единстве партии, разрыв в которой мог произвести кризис режима в пользу контрреволюции. «Этот аргумент, – пишет Бармин, – служил без конца против всех оппозиций и в конце концов сыграл решающую роль в гибели последних сотрудников борьбы Ленина».

Тот же Бармин совершенно правильно говорит, что борьба между теорией перманентной революции и теорией построения социализма в отдельной стране отражала два состояния сознания : «одно активного революционализма, другое – отступления на домашние позиции после поражения».

Бармин рассказывает, как он взялся в годы гражданской войны за изучение восточных языков, чтобы стать в Азии революционным агитатором и организатором. «Но события замедлились и вместо того, чтобы подготовлять тайную революционную борьбу, полную опасности и интереса, я оказался занят подготовкой консульской карьеры… Вместо того, чтобы быть агитатором или организатором восстания, я буду чиновником».

Несомненно, что Сталину свойственна личная физическая жестокость, то, что называется обычно садизмом. Во время заключения в бакинской тюрьме сожитель Сталина по камере предался однажды мечтам о революции. «Крови тебе захотелось?» – спросил неожиданно Сталин, который тогда еще назывался Коба. Он вынул спрятанный за голенищем сапога нож, высоко поднял штанину и нанес себе глубокий порез: «Вот тебе кровь».

У себя на даче, ужа став высоким советским сановником, он развлекался тем, что резал лично баранов. Каменев рассказывал, что, выезжая по субботам в Зубаловку на отдых, Сталин прогуливался по лесу и все время забавлялся стрельбой, пугая местное население. Или еще он очень любил обливать керосином муравьиные кучи и поджигать их. Таких рассказов о нем, исходящих от непосредственных наблюдателей, существует очень много. Но людей с такими склонностями на свете немало. Понадобились особые исторические условия, чтобы эти темные инстинкты природы нашли столь чудовищное развитие.

Сталин систематически развращал аппарат. В ответ аппарат разнуздывал своего вождя. Те черты, которые позволили Сталину организовать величайшие в человеческой истории подлоги и судебные убийства, были, конечно, заложены в его природе. Но понадобились годы тоталитарного всемогущества, чтобы придать этим преступным чертам поистине апокалиптические размеры.

Несомненно, что с тех пор, как он оказался на вершине власти, им владеет неуверенность, ему вообще несвойственная, но все усиливающаяся. Он сам слишком хорошо знает свое прошлое, несоответствие между амбицией и личными ресурсами, ту третьестепенную роль, которую он играл во все ответственные критические периоды и собственное его возвышение кажется ему, не может не представляться ему результатом не только собственных упорных усилий, но и какого-то странного случая, почти исторической лотереи. Самая необходимость в этих гиперболических похвалах, в постоянном нагромождении лести есть безошибочный признак неуверенности в себе. В повседневной жизни в течение лет он мерил себя в соприкосновении с другими людьми, он не мог не чувствовать их перевеса над собой во многих отношениях, а иногда и во всех. Та легкость, с какой он справился со своими противниками, могла в течение известного короткого периода создать у него преувеличенное представление о собственной силе, но в конце концов должна была при встрече с новыми затруднениями казаться ему необъяснимой и загадочной. На лицах всех представителей старого поколения большевиков он видел или чувствовал ироническую улыбку. Здесь – одна из причин его ненависти к старой большевистской гвардии. Он живет с опасением, не появится ли какой-либо новый, неожиданный комплекс обстоятельств со знаком минус, который сбросит его вниз.

С известного момента его возвышения обнаруживается загадочный и тревожный автоматизм. Невозможно, однако, ограничиваться общей фразой о том, что его «подняла» к власти революция, ибо в те годы, когда революция была революцией, Сталин оставался в глубокой тени. Если назвать его наследником революции, в том смысле, в каком это определение укрепилось за первым Бонапартом, то загадкой остается: какие именно черты его личности дали ему право на эту роль? В Наполеоне серым был только его походный сюртук; вся остальная фигура поражает и сейчас богатством красок. Наоборот, вся фигура Сталина окрашена в серый цвет. Если что поражает в его писаниях и речах, то ординарность содержания и банальность формы. Кажется, что истории не за что было уцепиться в этой фигуре, чтоб поднять ее вверх.

Главная черта Сталина – осторожность. Будучи лично человеком не трусливым, он в больших вопросах проявляет крайнюю робость. Достаточно напомнить, что в день Октябрьского переворота он вовсе сошел со сцены. Он не появлялся в штабе восстания и не принимал в событиях того большого дня никакого участия, это видно из точных официальных протоколов Центрального Комитета. Не потому, что он боялся личного риска, а потому, что он не верил в успех восстания и хотел оставить за собой свободные руки для того, чтобы отойти в сторону и обвинить других. Такова его позиция перед большими событиями всегда и вообще. Он принимает участие тогда, когда нельзя не принять участия и когда успех обеспечен объективной обстановкой.