Изучая внимательно и шаг за шагом постепенное преобразование биографии Сталина, как и всей партии, испытываешь впечатление, будто присутствуешь при формировании мифа. Коллективная ложь приобретает силу естественного исторического процесса. Новая каста привилегированных выскочек нуждается в собственной психологии. Личные притязания Сталина только потому встречают поддержку и освещение в виде вымыслов, что они совпадают с притязанием правящей касты, которая нуждается в полубоге, как увенчании. Статья о благополучно царствующем государе императоре Александре III в старой русской энциклопедии, написанная, очевидно, каким-либо чиновником придворного ведомства, кажется ныне образцом правдивости по сравнению со статьями советской энциклопедии. В религии сталинизма Сталин занимает место бога со всеми его атрибутами. Но это не христианский бог, который растворяется в Троице. Время тройки Сталин оставил далеко позади. Это, скорее, Аллах – нет Бога, кроме Бога – который наполняет вселенную своей бесконечностью. Он средоточие, в котором все соединяется. Он господь телесный и духовный мира, творец и правитель. Он всемогущ, премудр и предобр, милосерден. Его решения неотмеримы. У него 99 имен.

Крупнейший писатель Алексей Толстой, который носит имя одного из могущественных и независимых писателей страны, этот Алексей Толстой говорит о Сталине: Ты, ясное солнце народов. Беззакатное солнце современности И больше, чем солнце, ибо в солнце нет мудрости… А в сборнике «Сталин в песнях народов СССР» в «Песне о возвращенном солнце» поется:

Мы солнце свое получили от Сталина, Мы сытую жизнь получили от Сталина, Большого, как солнце… Хорошую жизнь в забураненных тундрах Мы сделали с ним сообща, заодно, С сыном Ленина, Сталиным мудрым.

Надо прямо сказать: эта поэзия переходит в хрюканье. Сталин решает, какова должна быть архитектура дворца Советов – чудовищного здания, которое своей тяжелой ненужностью, своей брутальной грандиозностью дает выражение брутальному режиму – без идей, без преспектив. Сталин просматривает фильмы, чтобы давать не только политические, но и технические указания режиссерам и артистам. Назначение фильмов – прославлять вождя. Так была убита советская кинематография, которая имела такое обещающее начало.

В старых воспоминаниях о революции мы почти не встречаем имени Сталина, даже тогда, когда дело идет о работе местного кавказского масштаба. То же самое и по отношению к партийным съездам. То же повторяется и в отношении петербургского периода его работы. В старых воспоминаниях, в официальных сборниках, посвященных периоду революционного подъема «Правды» и «Зари» обычно ни слова не говорится о влиянии Сталина на ход работы. Первое издание воспоминаний бывшего депутата Думы Бадаева отводит Сталину в жизни партии, в частности в жизни думской фракции «Правды», гораздо меньшую роль, чем следующее издание, вышедшее в 1932 г.

«На ряде заводов, – пишет Бадаев, – на летучих собраниях выступал тов. Сталин, только что бежавший из Нарыма». Впрочем, это упоминание относится ко второму изданию. В первом издании о выступлении Сталина на заводах не упоминается вовсе.

Официальное издание 1926 г. «Революция и РКП в материалах и документах» говорит: «Русская коллегия ЦК выделила из своей среды исполнительное бюро из четырех лиц: Тимофея, Серго, Кобу и Филиппа». Имя Сталина стоит на третьем месте. (Отметим тут же, что из тройки ближайших сотрудников Сталина по нелегальной работе Тимофей Спандарян умер во время войны, Серго умер в 1937 г. при обстоятельствах, которые считаются очень таинственными и, наконец, Филипп Голощекин – числится в числе исчезнувших).

Что означает все это? Почему в бесспорных и несомненных, т.е. не продиктованных сверху воспоминаниях и исторических очерках и пр. фигура Сталина не упоминается вовсе или упоминается мимоходом, как фигура второго или третьего порядка? Значит ли это, что Сталин представляет действительно заурядную, ничтожную величину или же его не умели заметить? Вопрос заслуживает внимания.

На самом деле секрет состоит в противоречии между его напряженной крепкой волей и наличными духовными ресурсами. Кому дана была возможность столкнуться с волею Сталина в те периоды, тот отмечал его. Одним из первых заметил его Ленин. Сулиашвили, состоявший членом лейпцигской группы большевиков, рассказывает: «От товарища Сталина мы получали вдохновенные письма о Ленине. Письма получал тов. М. Давиташвили. Товарищ Сталин в этих письмах восхищался Лениным… В одном из писем т.Сталин называл Ленина «горным орлом» и восторгался его непримиримой борьбой против меньшевиков.

Мы эти письма переслали Ленину, и скоро получили от него ответ, в котором он Сталина называл «пламенным колхидцем».

Этот рассказ имеет своим назначением хотя бы косвенно подтвердить уже знакомую нам версию о переписке между Лениным и Сталиным в 1903 г. К сожалению, приводя свидетельство Сулиашвили, Берия не называет даты, к которой относится упоминание о «горном орле» и «пламенном колхидце». У самого Берия этот эпизод включен в главу о 1905 г. Упоминание в письме Сталина о «непримиримой борьбе (Ленина) против меньшевизма» ни в каком случае не могло быть сделано в 1903 году.

Ленин назвал Сталина «пламенным колхидцем», опираясь на Пушкина, который назвал Кавказ «пламенной Колхидой». В этом смысле «пламенный колхидец» означает просто описательное название кавказца.

Те, кто судил по обычным повседневным проявлениям о деятельности Сталина не могли не относить его к фигурам второго или третьего плана. Наконец, люди, которые соприкасались с ним в тюрьме или ссылке, т.е. в очень интимной обстановке, где он поворачивался к ним разными сторонами своего характера, эти люди видели, с одной стороны, его значительность, а с другой стороны, никак не могли признать его интеллектуального авторитета. Отсюда двойственность отношения со стороны всех тех, которые близко соприкасались с ним. Понадобились особые исторические условия, где от него не требовалось никакого творчества и его интеллект должен был только суммировать работу коллективного интеллекта целой касты, но где борьба этих каст за свое самосохранение, за упрочнение своих позиций требовала персонификации, требовала напряженной воли к власти, понадобилось такое исключительное сочетание исторических условий, чтобы его интеллектуальные качества при всей своей посредственности получили большое всеобщее признание, помноженное на коэффициент его воли.