Они подошли к вокзалу. Не терпелось занять свое место у окна и смотреть бездумно, как мелькают деревья у дороги, здания, горы, высокие и не очень, и все такое белое от снега, что невольно хочется надеть темные очки. И вот поезд уже стал на свое место, паровоз пыхтит паром, разогревает нутро, чтобы одолеть далекую дорогу, которая его ожидает. Пассажиров не скажешь, что много, они не спешат, ведут себя спокойно, уверенно, будто знают, что поезд без них не поедет. Люди с дорожными сумками, рюкзаками, у некоторых связанные лыжи в руке… Юхан ведет Колотая в их вагон второго класса — не самый дешевый, но и не столь дорогой, как первый. Они занимают купе на четыре человека, но пока что никто не приходит, и они тешат себя надеждой, что, возможно, поедут только вдвоем. Наконец пассажиры заняли свои места, провожающие покинули вагоны, паровоз дал сигнал отправки, заскрежетали отпущенные тормоза, загрохотали буфера, вагон дернуло, поезд тронулся и поехал: слава Всевышнему! Колотай готов был кричать и плакать от радости, что вот они уже на пути к своему спасению. Но тут же осадил себя, словно горячего коня, отругал за безоглядный оптимизм: впереди их ожидают еще вон какие испытания, еще неизвестно, чем все может закончиться. Подожди, еще наплачешься, еще наскачешься…

— Оннэа! — все же не удержался Колотай и подал руку Юхану.

— У добры час! — ответил Юхан по–белорусски и крепко пожал руку Колотаю.

Колотая удивило, что он запомнил слова, сказанные при прощании его отцом, когда они выезжали со двора. Те слова сбылись, пусть же сбудутся и эти.

Они едва успели осмотреться, разложить свои рюкзаки, раздеться, как послышался стук в дверь, и в купе вошел средних лет железнодорожник, его форма немного напоминала советскую по цвету, но фуражка была очень непривычной для чужого взгляда, сказал «хэй», потом произнес что–то требовательно. Юхан тут же стал искать свой билет, а на него глядя, то же самое сделал и Колотай. Проводник забрал их билеты, засунул в свою книжку с делениями на каждое купе и еще много чего–то говорил Юхану, а тот лишь кивал головой. Оба они называли столицу Швеции — Стокгольм, но как–то не так, а Стоккольм — видимо, как произносят шведы.

Когда они остались в купе одни, Юхан при помощи жестов и немногих русских слов пытался объяснить Колотаю смысл его разговора с проводником. Колотай понял, что они будут ехать три или четыре дня, что на некоторых станциях они будут стоять по несколько часов, пока поменяют паровоз и машиниста с кочегарами. Что на ночь он будет выдавать им постельные наборы, а спать они пусть ложатся на верхних полках, потому что нижние могут быть заняты людьми в годах, которые сядут в вагон на любой станции. Все это высказать Юхану было нелегко, как и Колотаю понять без переводчика, однако они постепенно привыкли к такому обмену новостями или даже мыслями: вынуждали обстоятельства.

До ночи оставалось еще время, и они могли отдохнуть от всех дневных перегрузок и забот, повспоминать. Путешествие хорошо тем, что оно дает человеку возможность быть самим собой, никто не лезет в душу, никто не мешает, не достает вопросами и всякими просьбами — ты словно один во всем мире. Естественно, каждый человек думает о чем–то своем, о том, что ему ближе, что его недавно впечатлило или удивило, что его волнует и чего он ждет от путешествия. Если это короткая поездка, если ты должен что–то сделать и тут же вернуться, мысли твои будут вертеться вокруг этого задания, не выходя на какие–то глобальные проблемы. Нашим беглецам было о чем подумать, о чем помечтать: они находились между небом и землей, оба они стояли на грани открытия новой страницы своей жизни, может, очень интересной, а может… Колотай хотел опять вернуться в тот мир, из которого его выбила война, и еще неизвестно, все ли так пойдет, как они задумали.

Юхан тоже убегал от войны, и первую половину дела он уже совершил: он на чужой земле, его не достанет рука своего режима, не пошлет в мясорубку, которая теперь во всю силу крутится на восточной границе его родины. Чувствовал ли он свою вину за это бегство, Колотаю сложно было определить, но что его грызла совесть, в этом Колотай не сомневался. Правда, Юхан мог сослаться на родителей, которые вбили ему в голову такую мысль, он постепенно свыкался с ней, хотя сначала она казалась ему дикой и даже страшной. Сам Колотай не очень был уверен, что ему удастся вернуться на родину: впереди так много неизвестного. Свою ситуацию он сейчас сравнивал с ходьбой по тонкому льду: нужно перейти на тот берег, а лед трещит, даже гнется под ногами, ты спешишь, потому что, если задержаться хотя бы на долю секунды, лед может проломиться — и тебе крышка. Так и у него сейчас: все зависит от каких–то незначительных, на первый взгляд, сдвигов, поворотов в его истории с географией, которые, однако, имеют большее значение, чем ты думаешь. Ведь ты видишь не все то, из чего ткется твоя дорога–полотно, многое от тебя скрыто, и, может, это хорошо, — напрасно только переживал бы. А так ты спокойно ожидаешь, когда доедешь до конца дороги. Ну, может, не совсем спокойно, но все же… Подумать только: они собираются найти советское посольство в Стокгольме и добиться встречи с его послом — Александрой Коллонтай, чуть ли не его однофамилицей. Может это «чуть» и поможет заинтересовать посла и сделать все, чтобы он вернулся обратно на родину. Что ожидает его там — не важно, главное — вернуться, увидеть родителей, братьев и сестер, услышать родную речь и сказать: я вернулся домой! А сейчас — пусть будет то, что должно быть. Он готов ко всему…

IX

Теперь, когда их долгая дорога закончилась, Колотай сравнивал ту, лыжную ее часть, с этой, железнодорожной, и приходил к выводу, что нынешний кусок дороги дался ему тяжелее, чем лыжный. Физически там было труднее, но зато они были свободны, сами себе хозяева, а здесь связаны обстоятельствами, как веревками: мог зайти случайный или не случайный полицейский чин, проверить документы и высадить их из поезда, отправить в какой–нибудь подвал и будет водить на допросы: кто, откуда, как здесь оказался, почему говорите неправду, а один еще и прикидывается, что совсем не знает шведского языка. Этот страх висел над Колотаем всю дорогу как дамоклов меч. И в последний момент он все–таки опустился на их головы, или, точнее, завис совсем низко.

Стокгольм оказался большим, разбросанным городом, где были перемешаны высокие современные дома со старыми, средневековыми, своеобразной архитектуры зданиями, с многочисленными кирхами, музеями, кинотеатрами и отелями, ресторанами, большими магазинами и рынками, с автомобилями неизвестных марок на улицах и многочисленными мостами, соединявшими острова, застроенные, может, еще несколько веков назад.

Если бы это была не зима начала сорокового года, суровая и жестокая, холодная даже для этих мест, Колотай и Юхан могли бы любоваться исключительно европейским городом, который рос и разрастался по своим скандинавским законам и меркам, не оглядываясь ни на Запад, ни на Восток, заботясь только о том, чтобы у шведов была столица не хуже, чем иные столицы, такие, как Варшава, Прага, Будапешт или Вена. Поскольку то, что можно найти в европейских столицах, давно нашло пристанище и в Стокгольме — так казалось мало искушенному в архитектуре Колотаю, когда он видел величественный Королевский дворец, любовался ратушей или Рыцарским домом. А своеобразный замок на воде, на острове, который весь скрывался под водой, исчезая под строением замка, к которому вел мост, вообще был для Колотая шедевром архитектурного гения шведов. Они хотели осмотреть еще порт, но отложили на… на когда — неизвестно, так как за один раз и за один час большой город не посмотришь, для этого нужно минимум несколько дней.

За час ходьбы они сильно устали, зашли в кафе, выпили по чашечке шведского кофе и съели по бутерброду с колбасой. Колотаю этого было совсем мало, но он не стал просить Юхана взять еще что–нибудь: коль здесь такие мерки, значит нужно к ним привыкать.