– Молчи! И не шевелись – может быть, пронесет нелегкая, не разберут впотьмах.

Несколько минут они ждали в напряженном молчании, в то время как Сычи и Летучие мыши под аккомпанемент боевых кличей и воплей шарили в соседних строениях.

– Вон еще один сарай, – произнес чей-то голос совсем рядом.

– Ладно, Билли, я сам туда загляну.

Беглецы плотней прижались к стене и молили Бога, чтобы под лучами пробивающегося сквозь дверные щели света не блеснули металлические части велосипедов. Послышались неторопливые шаги, они приближались, на порог упала тень в бойскаутской шапочке, и на них уставилась дружелюбная физиономия Конопатого.

– Приветствую! – отсалютовал он радостным шепотом. – Не трусьте. Я так и знал, что вы где-то здесь. Пойду попробую удержать своих.

– Послушай, – с. чувством произнес Дик, – там у ворот, в грязи, – велосипедные следы. Наведи на них вашего преподобного Джералда и подскажи, что мы, верней всего, махнули в горы.

– Правильно придумано! – Конопатый исчез. – Никого и ничего, – донеслось до них из-за стены сарая, а немного погодя, уже издалека: – Сэр! Сэр! Сюда!

– Ну, в чем дело?

– Следы, сэр!

– Умница, отличная работа! Бегу, бегу, ребятки. Стойте на месте, а то следы затопчете. Так – два красноречивых следа, один чуть глубже другого. О чем это свидетельствует, Бленкиншоп?

– О том, что один из велосипедистов слез, отворил ворота и провел машину, сэр. А девчонка проехала прямо так.

– Умница! Отличный разведчик, Бленкиншоп! Умница! Один – ноль в пользу Летучих мышей. Сычи – не вешать носа! Уснули вы, что ли, совушки, малость осовели днем, а? Что? Хе-хе-хе!

– Не начать ли погоню, сэр?

– Верно сказано, Бленкиншоп. По машинам – и вперед в гору!

Через одну-две минуты старая ферма снова погрузилась в тишину. Дик и Энн вышли из своего убежища и поехали назад, в сторону главного шоссе. А еще через полчаса они миновали узкую долину Уай, Маалвернские холмы остались позади, и они покатили по направлению к Уорчестеру и Бирмингему.

После стольких тревог и волнений наступил наконец долгожданный отдых. Никто их не расспрашивал. Кругом было столько пешеходов, велосипедистов, туристов, что никто не удостоил их взгляда.

Так они проехали всю Среднюю Англию и очутились в тех местах, где по широкой долине серебряным ковром стелется река Трент и где среди фабричных труб, каналов и железнодорожных путей нелепо торчит ноттингемская Замок-скала.

Стоял дождливый вечер, и людные улицы влажно блестели.

– Где бы переночевать? – сказала Энн. – Искать Фрейм-стрит сейчас уже поздно, а выбираться за город, чтобы разбить палатку, тоже поздно. Да еще у меня фара села.

– Придется поискать ночлега где-нибудь здесь. Они осмотрелись по сторонам. Огромная площадь была великолепна: за фонтанами возвышалось куполообразное здание муниципалитета; гостиницы тоже были великолепны. Ребята стояли, спасаясь от дождя, под сводами расписного купола – тут был и Робин Гуд, и Вильгельм Завоеватель, и король Карл I[10].

Они смотрели то на величественное здание отеля «Черный мальчик», то на старинную гостиницу «Летающий конь», а кругом бесшумно скользили машины, проплывали блестящие чемоданы и портфели, и им постепенно начало казаться, что, пожалуй, двое ребят в шортах не могут не привлечь к себе внимание.

– Надо пойти спросить у кого-нибудь, – предложила Энн.

– Только не у полицейского! – ухмыльнулся Дик.

– Сам спросишь или мне сходить?

– Иди ты.

Оставив брата с велосипедами, Энн легким шагом отправилась на поиски кого-нибудь, кто покажется дружелюбным и располагающим к себе. Мимо нее шли и шли люди, а она все никак не могла решиться, пока наконец не заметила девочку, стоящую в дверях кондитерской,. Девочка была немного постарше Энн, и у нее было такое милое лицо, что Энн решилась.

Когда она подошла к дверям, девочка вошла в магазин и нырнула под прилавок. «После этого, – подумала Энн, – я просто обязана хоть что-нибудь купить».

Дайте, пожалуйста, две порции орехов со сбитыми сливками. И еще, извините, не знаете ли вы, где нам с братом можно остановиться на ночь? Мы совершаем прогулку на велосипедах. Нам что-нибудь подешевле.

Девочка замерла с открытым кульком в руке.

– Вам просто комнату? – неуверенно спросила она. – Или с полным пансионом? – У нее был приятный голосок и характерный выговор, чуточку в нос, который иногда появлялся у дядюшки Монти, когда тот волновался и забывал подражать изысканной манере дикторов Би-Би-Си[11].

– О, вполне достаточно комнаты.

– Я думаю, мама с радостью приютит вас. Раньше у нас часто бывали постояльцы, все больше из актеров, которые приезжали каждую неделю, а теперь, со всеми этими кино, уже не то.

– Большое спасибо. Вы живете в этом доме?

– Нет, но совсем рядом. Вы знаете Голдсмит-стрит? А вообще все равно, сейчас четверть девятого. Если вы подождете до девяти, я вас сама отведу, как только закрою лавку.

Едва последний гулкий удар Маленького Джона, городских часов, отзвучал и слился с уличным шумом, как Сэлли Смит вышла из кондитерской, сменив белый халат на нарядное пальто в яркую клетку и приладив на светлой головке модную шляпу.

Рот у нее по размеру и по цвету был такой, что дядюшка Монти наверняка назвал бы его «почтовым ящиком»[12], но зато улыбка ее была самая неподдельная.

– Простите, что заставила себя ждать. В субботу мы кончаем позже, чем обычно. А в другие дни – в восемь.

– Во сколько же вы начинаете? – спросил Дик, не зная, как поддержать разговор.

– В половине девятого. Открываем в девять, но до этого надо все прибрать, и подмести, и пыль смахнуть.

Мне всегда так хотелось устроиться в кондитерскую! – сказала Энн. – А теперь уж и сама не знаю. Ужасно длинный рабочий день. Уж очень мало остается времени на теннис, плавание и на все остальное, правда?

– Да и денег маловато, – выразительно сказала Сэлли, – если у вас нет дружка с хорошим жалованьем. Я хочу быть независимой, но на несчастный фунт стерлингов в неделю далеко не уедешь по нынешним-то ценам – и маме надо помочь, и пару чулок купить…

Деловые кварталы остались позади; они оказались на тихой улице, которая, плавно изгибаясь, шла под гору. Дома здесь стояли наклонно к тротуару, как бы расталкивая друг друга локтями, чтобы взглянуть своими окнами на улицу и посмотреть, кто по ней идет.

– Вот мы и пришли, – сказала Сэлли.

Они остановились перед домом с выступающими окнами в одном-двух футах от потускневшей металлической ограды. Над дверями висело объявление: «Сдаются комнаты». Сэлли взбежала на крыльцо, распахнула дверь и крикнула:

– Ма-а-а! Из комнат шел какой-то очень вкусный пряный запах, который в этот холодный и сырой августовский вечер казался особенно приятным.

Появилась мама. Это была крупная женщина; в маленькой, тесной прихожей она казалась еще крупней. На голове у нее, как у древних язычниц, возвышалась тяжелая копна порыжевших от хны волос, а на груди раскачивался из стороны в сторону увесистый медальон.

– Пожалуйте, пожалуйте! – пригласила она. – Фред поставит ваши велосипеды. Да, в такую ночку под открытым небом не заночуешь! Того и гляди, схватишь простуду. У миссис Смит в теплой кроватке куда уютней будет! И мамаше вашей, знай она, что вы у добрых людей, сразу полегчало бы на душе.

– Ма, ужин готов? – деловито осведомилась Сэлли.

– Да. И чаек уже готов. А вы, может быть, поужинаете? Вам куда – в комнату подать или со всем честным семейством не побрезгуете, как говорится, за столом – целый дом?

– Все равно, миссис Смит, как вам удобней,

– Вы любите жареный рубец с луком? – спросила Сэлли. – Мы его всегда едим по субботам.

– Кажется, мне его еще никогда не доводилось есть, – сказала Энн.

Миссис Смит пригласила всех в заднюю комнату.