Жидкость в сосуде пузырилась.

…Луна очертила тени дюн. Звезды на небе были синие и огромные. К полуночи шёлковый полог натянулся и упал, потом снова вздыбился под мягким дуновением ветра. Ветер шёл с севера, с моря.

ГЛАВА 15

«Девятые сутки. Пишу в три часа пополудни. Очень жарко Произошло чудо. Около полуночи я почувствовал дуновение ветра, но не поверил. Северный ветер. Первым делом сегодня утром мы по-настоящему потрудились, досуха выжали парашютный шёлк и все, что можно. Даже отрезанные штанины дали несколько пинт. Моран вручил нам специально подготовленные скрёбки, и мы сняли иней со всей поверхности самолёта. Харрис даже набросал на шёлк перемешанный с песком иней, мы дождались, пока он растает, и выжали парашют во второй раз. Хоть мутная, но вода. Вода! Почти полных шесть галлонов в баке! Итак, мы живы, живы! И не намерены сдаваться. Сейчас все отдыхают, берегут пот для ночи. Невероятно, невероятно».

Внешне они нисколько не изменились: полутрупы с облупившимися измождёнными лицами, глазами, подобными зияющим ранам, и губами, как скорлупа грецкого ореха. Лежали молча, неподвижно, дожидаясь ночи. Но теперь в них горела искра жизни.

Вслух это не обсуждалось, но все знали, что ночью будут работать, как чёрные рабы. И сегодняшнюю ночь, и завтрашнюю, и все последующие — сколько потребуется, чтобы закончить постройку самолёта, подняться в воздух и улететь.

Даже Стрингер, сберегая силы, провёл в безделье часок в тени; дольше, однако, вытерпеть не мог, и опять, водрузив на голову завязанный узлами носовой платок, вернулся к работе. Присев на корточки под новым крылом, он принялся сколачивать нужные ему кронштейны. Они наблюдали из-под полузажмуренных век, никто не думал о нем дурно. Теперь в его руках был козырной туз: если выиграет он, то вместе выиграют и они.

Таунс лежал у двери самолёта, чтобы видеть каждого, кто туда входил. Снова по очереди вращали ручку генератора, чтобы был яркий свет для работы. Таунс вслушивался в движения каждого заходившего в самолёт: не задержится ли у питьевого бака. Он уловил в себе смену настроения. Вчера ещё незаметно пробирался в салон, надеясь поймать вора за руку; сегодня, слушая шаги, мечтал, чтобы никто не остановился по пути к генератору. Вечером он намерен сообщить им о том, что случилось, — теперь это имело смысл. Они убедились, что северный ветер может дарить жизнь, пусть даже это будет вода, замешанная на песке. Крайне важно, чтобы отныне никто не прикладывался тайком к воде. Так он следил до тех пор, пока солнце не коснулось западных дюн. Все зашевелились, как будто услышали сигнал. Поднялся даже сержант Уотсон. Весь день он провёл в тяжёлых мыслях и пришёл к простому решению: у мёртвого миллионера будущего нет, даже при деньгах и оружии.

Песок был ещё жарким, и пришлось надеть сандалии. Ступая по длинным теням, брели к Стрингеру. Стон генератора прекратился, и, прежде чем Лумис вышел из самолёта, Стрингер подал команду:

— Пожалуйста, свет.

Сцена сразу осветилась. За освещённым кругом тускло мерцал песок под четвертинкой лунного диска.

— Прежде чем мы начнём, — сказал Таунс, — я намерен кое-что сообщить.

Моран сразу почуял неладное. В тот раз между Таунсом и Стрингером была стычка по поводу конструкции самолёта; сейчас Таунс, видно, попробует взять реванш.

— Последние три дня кто-то брал воду из бака. — Даже теперь, когда появилась надежда выжить, Таунсу трудно было выговорить эти слова.

Сказанное им тотчас обезобразило ночь. Обвинял даже свет. Кроу подумал: Уотсон. А Лумису пришло на ум: Тилни. Каждый смотрел себе под ноги. Теперь Морану было не до страхов: он был в шоке. Если бы не выпала роса, они бы уже начали умирать, и первая смерть стала бы для вора обвинением в убийстве. Хуже того, что они узнали, было только одно: если ошибся Таунс.

— Ты в этом уверен, Фрэнк?

— Я проверял. — Таунс переводил взгляд с одного на другого. — Да, уверен. До сих пор это было не так важно. Сейчас важно. У нас теперь почти шесть галлонов, и мы долго на них не продержимся, потому что будем работать изо всех сил по ночам, а может, даже днём. Надо попытаться закончить все до следующей росы — она может выпасть в любую ночь. Может, сегодня, а может, через месяц. Появился шанс выбраться отсюда живыми. — Он обращался ко всем вместе и ни к кому конкретно. — Скажу вот что. Если это повторится и я замечу, кто это делает, убью собственными руками.

Стрингер, чётко выговаривая слова, заявил:

— Больше я этого делать не буду.

Его слова, как эхо, пронеслись над головами, монотонно вибрируя в ушах. Стрингер смотрел прямо в застывшее от изумления лицо Таунса, светло-карие глаза медленно моргали.

— Так это были вы? — выдохнул Таунс.

— Да.

— Ага, я не спрашивал, кто это делает, и вам не нужно было признаваться.

— Да.

Таунс почувствовал, как сжимаются кулаки, и, даже ещё не ударив его, увидел кровь на лице Стрингера, — но не было ни крови, ни ударов. Руки безвольно опустились. И он услышал свой вопрос:

— Но почему?

Стрингер, казалось, был раздражён. В его обычно бесстрастном голосе прозвучала резкость:

— А вам непонятно, мистер Таунс? Меня мучила жажда. Я работал все ночи и почти каждый день, намного больше, чем любой из вас. Вы, наверное, думали, что я построю эту машину даже без воды! Но попробуйте взглянуть на вещи моими глазами.

Он повернулся, но Таунс схватил его за руку и, давясь от гнева, прошипел:

— Итак, я не способен увидеть вещи вашими глазами, как вы говорите. Почему же тогда вы действовали как вор? За распределение воды отвечаю я

— почему вы не обратились ко мне и не попросили дополнительной порции?

— Потому что вы бы мне её не дали.

Таунс отпустил руку Стрингера и на минуту закрыл глаза, чтобы не видеть этой показавшейся ему наглой физиономии. Подсудимые в таких случаях говорят: «Не знаю, что со мной произошло. Я был вне себя, не знал, что делаю».

Если бы Стрингер повёл себя сейчас именно так, это в какой-то степени было бы воспринято как аргумент защиты. Но наглость… Таунса трясло. Словно издалека доносились до него чьи-то увещевания:

— Полегче, Фрэнк.

Стрингер продолжал:

— Вы не дали бы мне воды, потому что мы с вами разные люди. Вы предпочитаете плыть по течению — все вы! И дело не в том, что вас больше, чем меня, мучила жажда. Да, я брал дополнительно по бутылке воды последние трое суток, но я ведь и терял эту воду с испарениями, работая на жаре, в то время как вы лежали без дела. — Его голос становился все нетерпеливее. По их лицам прыгали два солнечных пятна, отражённые от стёкол его очков. Голос оборвался на возмущённой ноте. — Как вы можете рассчитывать, что я построю машину, погибая от жажды и работая без помощников?

Воцарилось молчание.

— Фрэнк, полегче.

— Заткнись! — Таунс, безнадёжно махнув рукой, повернулся спиной к Стрингеру и уставился в небо, на невероятно спокойные звезды.

Стрингер между тем продолжал:

— Но я не стану брать дополнительную воду, так как надеюсь, что все будут работать, как я, а это значит, что всем понадобится увеличенный рацион. Итак, все понятно?

Он смотрел на сгорбленную спину Таунса. Все молчали. И молчание затягивалось.

— Вполне, — ответил, наконец, Моран, злобясь на Таунса, Стрингера, самого себя и на всех них. Как мальчишки, тратить время на пререкания — и только потому, что есть немного воды, и они опять вспомнили о своём чувствительном «я». Перед ними недостроенный самолёт, который может спасти жизнь, а они затеяли перебранку. А вокруг пустыня с её бессчётными возможностями убивать: она может расплавить тебя своим жаром, высушить и лишить человеческого облика. Но она может и одарить водой и послать на поиски того, чего лишился, — гордыни. Таунс едва не съездил Стрингеру по физиономии — боже, это значило бы гибель для всех них!

Альберт Кроу примирительно спросил: