6

В городе Монтемарморео, на виа Читаделла, они сняли комнаты над мастерской башмачника. «Ну, чем мы сегодня займемся?» – спрашивал обычно капитан, заранее зная, каким будет ответ. Ну, давай пройдемся немного, неизменно предлагала Хелоиз, и они отправятся бродить по окрестным холмам, где возле старых, выработанных мраморных каменоломен зреют кислые черные вишни. Разговор будет течь сам собой, то вспыхивая, то затихая на полуфразе, и речь никогда не зайдет о Лахардане и об Ирландии, но только о детстве Хелоиз, о ее воспоминаниях об отце и о матери, пока та еще не овдовела, о городах и людях, которые остались в тех далеких счастливых временах. Капитан будет весь терпение, он вовремя задаст вопрос, он станет внимательно слушать; Хелоиз бывает очень разговорчива, поскольку такого рода воспоминания рассеивают муторную взвесь тоски. Ее красота и прямая осанка капитана, его привычный строевой шаг делали их весьма заметными фигурами в Монтемарморео – чету, которая поначалу казалась загадочной, а потом перестала таковой казаться.

Они долго не могли себе позволить еще одного ребенка, но в один прекрасный день он все же мог появиться на свет, в Италии, – капитан Голт надеялся на это ради жены, она сама – ради мужа. Но надежд они боялись и всячески их избегали, как избегали разговоров на запретные темы. Став доками в умении усовершенствовать начатую фразу, или дать ей уйти в пустоту, или заглушить улыбкой, они отдались на волю незнакомых мест, куда приехали как инвалиды, как больные неизлечимой формой тоски, – здешним каменистым холмам и узким улочкам, здешнему языку, который они учили так, как учат язык дети, и запредельной простоте здешней жизни. Они выработали свои способы убивать время, и так проходил день за днем, пока не настала пора откупорить первую бутылку «амароне». Они никому не мешали в Монтемарморео.

7

С глубокой душевной скорбью отвечаю Вам, читал Алоизиус Салливан в письме, пришедшем с крайнего юга Бенгалии, ибо все рассказанное Вами произвело на меня весьма сильное впечатление. Мы с Эверардом состояли в переписке, хотя ее и нельзя было назвать регулярной. В последний раз я приезжал в Лахардан через год или около того после рождения племянницы, получив от брата письмо с известием об этом событии. Не берусь судить, но, с моей точки зрения, Ирландия всегда была страной малоприятной, вполне под стать сложившейся репутации. То обстоятельство, что моему брату, среди многих прочих, пришлось ее покинуть, как покидали ее когда-то «дикие гуси», – едва ли не самая печальная новость для меня за долгие-долгие годы. Если Эверард свяжется со мной, я, естественно, тут же расскажу ему обо всем, что случилось. Но сдается мне, что Вы или те люди, что остались в Лахардане, получите от него весточку куда быстрее, чем я.

Фирма «Гудбоди и Таллис», стряпчие из Уорминстера, Уилтшир, попросили мистера Салливана прояснить его письмо от четырнадцатого с.м., адресованное их клиентке, ныне недееспособной и доводящейся теткой упомянутой Хелоиз Голт. В ответном письме мистер Салливан описал ситуацию, в которой оказались двое слуг и ребенок, и объяснил, как возникла описанная ситуация. Полученный ответ – за подписью мисс Шамбрэ, компаньонки недееспособной леди – не оставлял сомнения в том ужасе, которую испытывал автор в отношении всего происшедшего, как и в общем чувстве неприязни к тем людям, с которыми она приключилась. В последнее время от Хелоиз Голт не поступало никаких писем, утверждала мисс Шамбрэ, кроме того, она не считает возможным доверять слуху своей работодательницы что-либо из дошедшей до нее самой информации, поскольку у той весьма слабое сердце, и оно может не выдержать столь тягостного известия о проявленном девочкой ужасающем безрассудстве.

Ввиду того, что моя работодательница не была удостоена чести познакомиться с этим ребенком, продолжала мисс Шамбрэ, и сама весьма продолжительное время пребывала в полном небрежении у своей племянницы, – не получая в течение долгих лет ничего, кроме открыток к Рождеству, – я склонна считать, что мое желание избавить старую больную женщину от этих в высшей степени скандальных новостей оправдано вдвойне. Я бы предложила поместить ребенка в исправительное учреждение до той поры, пока его родители не вернутся из своих разъездов. Впрочем, судя по тому, что Вы сообщаете, на них также лежит часть вины за это злосчастное происшествие.

С окон в Лахардане были сняты последние доски, чтобы развеять тьму и снова впустить в дом воздух. Мистер Салливан регулярно пил чай в гостиной, регулярно не привозя с собой никаких известий. Но только лишь когда прошла осень, а вслед за ней и большая часть зимы, в течение которой нервическая пауза в ирландских бедствиях и напастях то и дело грозила взорваться новыми бедами и напастями, он предложил обсудить дальнейшее будущее Лахардана.

– Следуя букве закона, – неожиданно заговорил он однажды во второй половине дня, – я не должен влиять на дальнейшие решения в этой области, Бриджит. Мои функции должны были подойти к концу в тот момент, когда был закрыт дом. «Земля и скот должны предоставить необходимые средства к существованию». Капитан Голт еще раз подтвердил это свое решение во время своего последнего визита ко мне за день или за два до отъезда. Даже и в горе он не забыл о том, что вы с Хенри должны жить достойно. Но ту сумму, которую он мне оставил – на покрытие дальнейших расходов по поддержанию дома в порядке, – мне пришлось, ввиду изменившихся обстоятельств, использовать на иные нужды, и, по правде говоря, от нее уже ничего не осталось. Так что, Бриджит, если следовать букве закона, на этом все и должно закончиться. И если в дальнейшем я смогу оказывать какую-то помощь, то исключительно на правах друга вашего нанимателя и вашего, я надеюсь, тоже. Я готов взять на себя расходы по воспитанию ребенка, исходя из моих собственных средств. По возвращении капитан Голт, вне всякого сомнения, возместит мне все, что я потрачу.

– Так любезно с вашей стороны, сэр, что вы о нас заботитесь.

– Вы справитесь, Бриджит?

– Да справимся, конечно, справимся.

Мистер Салливан пожал Бриджит руку, чего никогда не делал раньше и, если уж на то пошло, в дальнейшем не позволял себе ни разу. Он пообещал, что не оставит их. Он будет и дальше наезжать в этот дом до тех пор, пока великое и радостное событие, воссоединение, не отменит такой необходимости. И он по-прежнему уверен в том, энергично заявил он, что такой день настанет.

При всем том мистер Салливан ни словом не обмолвился о своих собственных разочарованиях и неудачах, поскольку иностранными языками он не владел, любые разыскания в третьих странах приходилось осуществлять через официальные учреждения в Дублине, при том, что полная политическая неразбериха, царившая в стране сперва до, а затем и после заключения пресловутого Договора[8], мягко говоря, не способствовала такого рода сношениям. Передача власти, ответственности и полномочий шла своим весьма неторопливым чередом; а пока суд да дело, в стране царил хаос. Не получая ответа на свои письма, мистер Салливан по два раза отсылал копии в учреждения, которые впоследствии оказывались закрытыми за недостатком штатов. А когда, много позже, он стал считать вполне естественным то обстоятельство, что в эпоху общенационального кризиса и гражданской войны маленький частный кризис никого не интересует, то винить в этом он продолжал себя самого не в меньшей мере, чем те обстоятельства, жертвой которых он стал, поскольку слишком настаивал в отправленных письмах на неотложности своего дела, что, естественно, было в сложившейся ситуации совершенно неуместно. В конечном счете ему начали-таки приходить обнадеживающие письма, но им он тоже не доверял, видя в них пустые обещания, отписки, отосланные в его адрес с единственной целью – его успокоить. Однажды они все-таки разошлют по соответствующим инстанциям какое-нибудь нелепое, утратившее всякую актуальность, сшитое вкривь и вкось попурри из его запросов, в котором ни следа не останется от живого чувства по поводу этой страшной семейной драмы. Он представлял себе, как раздраженно или попросту пожав плечами, иностранные чиновники, которым и без того есть чем заняться, отправят сей документ в долгий ящик.