— Хармон, ну ты сам-то… — проворчал старик. — Зачем ты с нами так, будто мы разбойники какие…

— Нет, что ты! — округлил глаза торговец. — И в мыслях такого не имел! Какие же вы разбойники? Честные лесные лорды, работники цепа и топора. Но вот мой наемник новенький — он в здешних местах впервой, не признал вас сразу… Ты уж не серчай.

Из арьергарда подтянулся, наконец, Доксет. Он толкал перед собой острием копья молоденького перепуганного паренька, рядом важно шествовал Вихренок,

— Хозяин, там в кустах еще один был, мы вот его изловили, видишь!

— Молодцы, — похвалил Хармон. — Отберите у него все железки, что найдете, и отпустите на все четыре. На кой он нам.

Хриплый старик оживился:

— Хармон, так может, это… и я тож пойду?

— О раненых товарищах не желаешь побеспокоиться?

Секироносец с дырой в боку уже не дергался, остальные двое сопели и постанывали. Было заметно, что старику плевать на них, и сохранение собственной шкуры видится ему единственно важной задачей. Однако он просипел:

— А то как же. Возьму их, значит, под ручки, и пойдем себе.

— Конечно, — кивнул Хармон. — Возьмешь и пойдешь, отчего же нет. Раненым уход нужен, старикам — покой. Тридцать агаток.

— Чего?!..

— Агаток. Это круглые такие серебряшки с женским личиком. Тридцать. Это трижды столько, сколько у тебя пальцев.

— Хармон… Хармон!.. — заныл седой. — Хармон, слышь… Это же добрая елена! Откуда у меня столько? Помилосердствуй!

— Помнится, год назад наше с тобою знакомство стало мне в дюжину агаток.

— Так дюжина же! Не тридцать! — возопил старик.

— Так и год прошел. А деньги к деньгам липнут, как снег к снегу. И вот я думаю, что ты на мою дюжину серебряков еще полторы успел налепить. Я бы точно успел, останься та дюжина в моем кошеле.

— Они… э… они… там, в хижине.

— А то как же! Конечно, в хижине, — участливо кивнул Хармон. — Сам сходишь?

— Да, да! Мигом обернусь!

Хармон зажмурился.

— Раз, два… — раскрыл глаза. — Вот и прошел миг. Считай, обернулся. Красавчик, возьми у лесного лорда оплату.

— Э, э, стой!

Джоакин упер острие меча в кадык хриплому и выдавил капельку крови. Старик сунул руку за спину, снял с пояса висевший сзади мешочек, затем еще один. Снайп оглядел его и убедился, что изъято все. Хармон развязал мешочки и пересчитал. Двадцать четыре агатки — три полновесных серебряных глории. И еще горсть-другая медных звездочек.

— Я рад, что ты поступил осмотрительно, седой лорд. Это было весьма разумное вложение денег. Теперь забирай своих недорезанных приятелей — и прочь с дороги.

Прежде, чем двинуться дальше, Снайп подобрал топоры и лук, а Джоакин выдернул из бедра лучника свой кинжал.

С полмили молодой наемник угрюмо молчал. Затем поравнялся с Хармоном и спросил:

— Это ты… вы мне, выходит, испытание устроили? Вы же знали, что у мостка эта шваль обретается?

— Ну, не так, чтобы знал, но надеялся, — ответил торговец, — Год времени прошел, могло случиться, что сир Логан или кто-нибудь еще удосужился их изловить. Однако дорога, как видишь, грязная, здешние люди ее не любят, а уж рыцарский отряд точно ею не поедет, так что…

— Ну, Хармон! Вы поступили… — Джоакин замялся.

— Если у тебя там на языке вертится "подло" или "низко", или еще экое словцо, то ты его лучше придержи. Подло было бы взять с хозяина плату за охрану, а потом не суметь справиться с горсткой лесных голодранцев. Вот это было бы низко. А я поступил всего лишь неожиданно… но и прибыльно для тебя.

Хармон махнул рукой, подзывая, Джоакин нехотя подъехал поближе. Торговец протянул ему полдюжины агаток.

— Бери. Ты заслужил их. Отличная работа.

Джоакин взял монеты и глухо переспросил:

— Правда?

— Чистая. Я даже не ждал от тебя такой прыти. Ты больно уж похваляешься. Многие похваляются, но ты много ловчее, чем бывают хвастуны.

Слова звучали искренне — Хармон приятно удивился Джоакиновому мастерству. Но это была лишь половина удивления. Вторую вызвал кинжал.

После схватки Джоакин наспех обтер его травой от крови, а на ближайшем привале принялся основательно чистить. Увидев оружие, Хармон присел рядом, попросил поглядеть. Отличная, изящная работа: узкое сверкающее лезвие, витиеватая посеребренная гарда, но главное — два полукруглых выреза в основании рукояти, этак под черничную ягоду размером.

— Где ты взял его? — спросил Хармон.

— Боевой трофей.

— Ты же понимаешь, приятель, что это за штука?

Джоакин кивнул. Но Хармон все же уточнил:

— Это искровый кинжал. Одним касанием лезвия можно уложить тяжелого латника.

— В нем нет очей, — печально буркнул Джоакин.

— Верно, — согласился Хармон, поглаживая пальцем пустые выемки. — С очами он стоил бы дороже, чем вся твоя экипировка вкупе с лошаденкой. Но и без них ты мог бы выручить за него несколько елен, а то и целый золотой эфес. Хочешь, помогу продать?

— Нет, — покачал головой Джоакин.

Хармон повертел кинжал еще, разглядел вензель на навершии рукояти.

— Это парадное оружие, не боевое, — сказал Хармон. — Для сражения он слишком короток и изящен. Такой штуке место в дворцовой зале, на боку у какого-нибудь лощеного графенка.

— И что?

— Ты не мог взять его трофеем в бою. Мог украсть — но вряд ли, если я хорошо рассмотрел тебя. А мог добыть в поединке — это более похоже. В любом случае, за то или другое легко можешь вляпаться на позорный столб с плетьми. А если попадешься на глаза тому, кто украшает грудь таким же вензелем, — Хармон показал навершие кинжала, — то, глядишь, и пеньковым ожерельем на шею разживешься.

— Не продам, — хмуро покачал головой Джоакин и отобрал кинжал.

По мнению Хармона Паулы, это было глупое решение. Таскать на поясе обвинение против самого себя, вместо того, чтобы носить золотой в кармане — явная дурость. Однако, когда Хармон вернулся в фургон, глаза его поблескивали. Загадка. Хорошо, когда в человеке — загадка! Для него самого, может, и не особо, но вот наблюдать его со стороны, пытаться разгадать — отличная, редкая забава!

Хорошо бы девицу ему, — подумал Хармон о парне. Такие, как он, особо забавны, когда влюблены… или когда в них самих влюбляются. Хармон Паула не ожидал, как скоро он окажется прав, и даже дважды.

Стрела

Апрель 1774 года от Сошествия

Кристальные горы (герцогство Ориджин)

— …по этой самой тропе! Наши Праотцы — сотня здоровых мужиков, все как на подбор суровые, крепкие, бородатые; им все ни по чем, как дикому вепрю. А среди них — шестнадцать нежных цветочков, розовых таких жемчужинок — святые Праматери. Они ступают по тропе своими тонкими ножками, со всех сторон окруженные надежной мужской защитой. Янмэй Милосердная, и Светлая Агата, и Мириам Темноокая, и…

Ты всех шестнадцать Праматерей перечислишь, или кого забудешь? Или устанешь, наконец? — подумал с надеждой Эрвин. Говоривший, однако, не знал усталости. Он звался бароном Филиппом Лоуфертом и являлся имперским наблюдателем при экспедиционном отряде. Для всякого похода за известные границы Империи необходимо включать в число участников человека, напрямую служащего Короне, — закон Константина, издан в 13 веке… Филиппу Лоуферту было изрядно за сорок, он носил козлиную бородку и считал себя гением красноречия.

— …женщина — это жемчужинка, и ей подобает лежать на мягком ложе в безопасном укрытии раковины, в объятиях железного панциря. Вот каков должен быть мужчина — несокрушимый, жесткий, а внутри его — нежная душа, раскрывающаяся только…

Одежда Филиппа пестрела золочеными вензелями повсюду, куда только можно было их влепить. С этакой слащавой улыбочкой он изрекал банальные пошлости непрерывным, неудержимым потоком.

— …только тогда женщина будет счастлива с вами, если вы сможете ограничить ее непробиваемой стеной и заслонить от жестокого мира. Вот так, молодой человек.