Так колхоз «Красный партизан», как, впрочем, и другие хозяйства района, снова остался без фуража.

…А после ноябрьских праздников, когда наступили первые холода, Гаврилов опять взялся за Прохорова и Бугрова, опять требовал три годовых плана по мясу. И снова руководители «Красного партизана» сопротивлялись. Прошлогодняя история повторилась в точности.

— Что же, подведем итоги, — ровным, но не предвещающим ничего доброго голосом произнес Гаврилов на бюро райкома, где обрабатывали Прохорова и Бугрова. — Чистые пары сокращать товарищ Прохоров не захотел, в зерновом балансе страны он, вроде, не заинтересован. Нынешняя весенняя история, когда потребовалось мое личное вмешательство в размещение посевов пшеницы в колхозе «Красный партизан», всем известна… Как и в прошлом году, председатель колхоза и парторг встречают в штыки пересмотренный районными организациями план продажи мяса государству… Товарищи, не кажется ли вам, что это уже определенная, так сказать, линия…

Прохоров был все в той же старенькой гимнастерке, в которой Новоселов увидел его в первый раз. И как в Тот раз, он лишь поглаживал усы.

Бугров сидел не шевелясь, положив на колени свой большие руки, словно собирался фотографироваться.

— И все-таки, — продолжал Гаврилов, — мне бы не хотелось думать, что это сознательная линия. — Помолчал и выразительно подчеркнул еще раз: — Не хотелось! Товарищи, видимо, просто заблуждаются, недооценивают всей важности наших задач…

Долго еще говорил секретарь райкома. Кончил тем, что обоих, мол, надо бы строго наказать. Но поскольку у Прохорова выговор уже есть, можно ограничиться в отношении его на этот раз строгим предупреждением, но зато Бугрову теперь уже выговор записать — и полновесный. И пусть оба подумают хорошенько, чем все это может кончиться, и в самое ближайшее время осознают свои ошибки…

Новоселов не был членом бюро райкома, но, как редактор, присутствовал почти на каждом заседании бюро. И сейчас, глядя на Прохорова с Бугровым, с тревогой думал — не сдадутся ли, не уступят ли натиску, выдержат ли? Пока борьба идет подспудно, «бескровно». Но он чувствовал, что настанет миг, и Прохоров с Гавриловым сойдутся в открытую, схватятся врукопашную.

И он, Иван Иванович Новоселов, не останется, не имеет права оставаться в стороне от этой борьбы…

Собственно, он уже и не стоял в стороне. Вскоре после разговора с Бугровым он напечатал в газете большую статью о безупречной организации работ на вспашке в колхозе «Красный партизан». Бугров при встрече сказал улыбаясь:

— Гляди-ка… А я был уверен, что не хватит смелости извиниться перед Денисом… рад, что ошибся.

Сам Прохоров, как и после первой статьи, ничего не сказал, только крепче, чем обычно, пожал ему в тот день руку.

Помощь эта Прохорову в его борьбе против Гаврилова была не бог весть какая, и он, Новоселов, это понимал. Но он не знал, не видел тогда, чем бы мог ему помочь еще. Он только время от времени помещал в газете положительные статьи о «Красном партизане».

Статьи эти Гаврилову явно не нравились, однако он ничего не говорил. Но когда, приехав минувшей осенью в «Красный партизан» за Прохоровым, весело пошутил: «Частенько, частенько об ваших геройствах наша газета пишет», Новоселов знал, кому и с каким смыслом адресуются эти слова.

…Бюро кончилось, Прохоров и Бугров, оба сутулясь, вышли из кабинета. Гаврилов отпустил и членов бюро, сказал, как в прошлом году:

— Иван Иванович — останься.

Новоселов почти наверняка знал, о чем сейчас пойдет речь.

Гаврилов долго приводил в порядок бумаги на столе. И, наконец, спросил, к удивлению Новоселова:

— Как думаешь — не напрасно мы так мягко с Прохоровым? Может, стоило ему еще один выговор? Для симметрии?

— Если сожалеешь, так можно и вернуть Прохорова, — усмехнулся Новоселов.

Гаврилов, все еще не прекращая возиться с бумагами, вскинул на него глаза, но той же секундой опустил.

— Ничего, достаточно им. Теперь покладистее будут. Все равно скот нечем кормить.

Новоселов стремительно поднялся из-за стола.

— Ты что? — удивился Гаврилов.

— Ничего. Вот подумал, что прав был, выходит, Бугров.

— В чем? — насторожился Гаврилов.

— Он догадался весной, чем попахивает вся эта история с кукурузным полем.

— Чем попахивает? Какая еще история? — так и вскинулся Гаврилов. Спохватившись, прибавил холодно: — Больше ничего он тебе не предсказывал?

— Кажется — ничего. Вот только однажды разговор был у нас… о том, что не научились мы как следует хозяйствовать на своей земле.

Гаврилов оставил, наконец, бумаги и, чуть прищурившись, размышлял о чем-то. Потом заговорил бесстрастным голосом:

— Любопытный был разговор у вас, кажется… Но вот что я хотел бы сказать тебе, Иван Иванович… Разговоры о нас, о коммунистах, ведутся уже полвека. Судят и так, и сяк… Особенно там, за рубежом. Но страшнее свои доморощенные демагоги Я не знаю подробностей вашего разговора с Бугровым и этих его… глубокомысленных догадок и предсказаний. Да и не хочу знать. Однако суть мне уже ясна — мелковато плавает этот парторг, идейно товарищ незрел. Что значит — не научились хозяйствовать? Весь мир удивляется нашим экономическим успехам. Наши рабочие и колхозники, рядовые советские люди, совершают чудеса. Бугрову это невдомек. Он заметил какой-нибудь отдельный недостаток в нашей работе — и пожалуйста, готов вывод — не умеем хозяйствовать… Но нам-то с тобой надо не только видеть эти недостатки, надо понимать историю, видеть все перспективы…

— А вы… перспективно видите?! — спросил вдруг Новоселов, невольно перейдя на «вы». — Вы-то историю понимаете?

Гаврилов отшатнулся, спросил изумленно, ошарашенно:

— Что-о?!!

Новоселов и сам понимал, что говорит не то и уж во всяком случае не так. Однако остановиться уже не мог и продолжал, все повышая голос:

— Вы сами-то — глубоко ли плаваете? Вы-то, Павел Александрович, идейно созрели?!

В пальцах Гаврилова хрустнул карандаш. Этот негромкий звук вернул Новоселова к действительности. Он даже удивленно поглядел вокруг — нет, в кабинете они были одни.

— Мальчишка! — Гаврилов швырнул в корзину обломки карандаша.

Новоселов тяжело сел, а секретарь райкома прошел к окну и стал смотреть, как сыплется и сыплется на землю тяжелый крупный снег.

— Прости, Павел Александрович, — сказал Новоселов глухо. — Действительно, как-то по-детски это… Несерьезно.

— Нет! — отрывисто бросил Гаврилов, все еще стоя спиной к Новоселову. Затем принялся ходить по кабинету, прислушиваясь, как поскрипывают под широкой ковровой дорожкой половицы. — Нет. Я имею в виду, конечно… не это твое мальчишество… Зрелый я или зеленый — ты волен иметь по сему поводу какое угодно мнение. Не прощу я тебе другого — этого твоего… индивидуального оппозиционерства. Ведь только слепой не видит, что твоя газета взяла Прохорова под защиту.

— Это газета райкома партии…

— Но у райкома, кажется, несколько иное отношение к Прохорову.

— А если неправильное отношение?

— Во-он как! Так что же ты на бюро молчал? Что же ты это свое… оппозиционерство скрываешь? Давай, вербуй себе сторонников. Выступай в открытую против линии райкома. И вообще — против линии…

Сказать «против линии партии» Гаврилов все же не осмелился.

— Вот тут я действительно… вел себя как зеленый мальчишка, — проговорил Новоселов. — Думал… — до этого нашего с тобой разговора думал — как бы не бросить тень на авторитет райкома. Но теперь можешь быть, Павел Александрович, уверен — больше молчать не буду.

— Так-с, — усмехнулся Гаврилов. — А рога не сломаешь?

— Это что, угроза?

— Ну зачем же, — и Гаврилов вдруг улыбнулся. — Эх, молодость! Молодо-зелено, да зато горячо. Я ведь, наоборот, знаешь, зачем тебя оставил? Скоро районная партийная конференция. Ты у нас тут почти год. В общем и целом, кроме отдельных завихрений, газету ведешь хорошо. Вот и хотел было предупредить против этих завихрений по-дружески, по-партийному, да и спросить, как ты насчет того, чтобы в члены бюро райкома тебя…