По Атаманской братья дошли до левого берега Оми. По деревянному мосту перешли через реку, на правый ее берег — в Любину рощу. Зеленокудрые березы приветливо клонились от легкого ветра.

Роща была всем мила, но днем в ней никто не гулял, потому что поблизости раздавались крики зазывал, шум бойкого торга — рядом располагался городской базар.

Пришлось протиснуться сквозь толпу, заполнявшую обжорный и мясной ряды базара. За ними начинались две старинные параллельные улицы — Бутырская и Скорбященская.

Маленький Митя знал, почему присвоены этим улицам такие названия. Тайком убегал он сюда с соседскими ребятами наблюдать, как под конвоем солдат с винтовками наперевес гнали партиями каторжан и ссыльных. Арестанты гремели кандалами, глухо стучали деревянными колодками, брели понуро по неровным булыжникам мостовой. Спотыкались, падали и, поднявшись, снова брели. Многие из них стонали от боли, хрипло и надсадно кашляли. Некоторые озирались вокруг запавшими глазами, полными ненависти и злобы к своим мучителям.

Молча провожала каторжных сгрудившаяся толпа. Она набегала к обочинам дороги, мрачно застывала. Часто кто-нибудь кидал узникам ломоть хлеба или какую-нибудь еду, завернутую в тряпицу.

Иногда партия каторжных останавливалась, и тогда народ у обочин начинал с ними громкую перекличку через живой заслон конвоиров:

— Откуда вас гонят?

— Из московских Бутырок!

— А куда?

— В Тобольский каторжный острог!

— А дальше куда?

— Сибирь велика. Загонят, не воротишься…

Скорбная дорога, слезами омытая. Из тюрьмы в тюрьму, из острога в острог. Вот и улицы названы по ней — Бутырская и Скорбященская.

Неспешно беседуя, братья незаметно подошли к дому, где квартировала семья крестьянина Сараханова. Володя знал, что глава этого немалого семейства продал свой скудный надел земли в станице Кобырдахской на Тобольщине и подался в Омск на заработки.

Конечно, не принято было в те времена родовому казаку знаться с сыном крестьянина. Но Володя подружился с Костей Сарахановым сразу же после того, как познакомился с ним в гимназии.

Константин был старше Володи и опередил его в гимназии на один класс. Однажды на большой перемене они очутились вдвоем в коридоре у раскрытого окна. Поглядели на то, как бегают и резвятся гимназисты во дворе, перекинулись между собой шуткой, острым словцом.

Так состоялось знакомство.

Сын офицера, родовой казак — и сын бесправного крестьянина, считавшегося иногородним даже в своей станице. Что могло быть между ними общего? Ну хотя бы сидели за одной партой или учились в одном классе, были бы ровесниками или соседями, тогда куда ни шло. А тут и учились врозь, и жили в противоположных концах города. Но нежданно-негаданно они крепко подружились.

Володя зачастил к Сарахановым. Среди местных кумушек пошла молва: причиной этому вовсе не Костя и не книжки, которые они вдвоем почитывают. И не шахматы, которым они отдают предпочтение перед крокетом или теннисом. Влечет Володю младшая сестренка Кости — она-то и вскружила голову юноше.

Кумушки, как известно, приметливы… Володе нравилась Костина сестра. Но раньше, чем он ее увидел, гораздо раньше, чем разобрался в своих чувствах к девушке, он искренне привязался к Константину. Обоих волновала неустроенность жизни. Оба подолгу размышляли над тем, как ее переделать. Костя где-то доставал запрещенные книжки, брошюры и давал их под строжайшей тайной Володе.

Это было в начале восьмидесятых годов прошлого века. Незадолго перед тем прогремел на всю Россию выстрел «Народной воли». Он попал в цель, но цели не достиг. Деспота-самодержца не стало, но и воля народу не досталась. Место старого царя на престоле занял молодой. Вместо Александра II — Александр III.

Молодой самодержец превзошел в лютости своего покойного батюшку. Реакция распоясалась. К Омску и дальше, в глубь Сибири, потянулись нескончаемой чередой партии «политических». Революционеров гнали по столбовой в пересыльные тюрьмы, остроги и крепости, в дальнюю ссылку и на каторгу.

За год до того, как Володя получил аттестат зрелости, Константин благополучно распрощался с гимназией.

— Выскочил, а могли вышибить, — признался тогда Костя своему другу. И познакомил его с гимназическим нелегальным кружком. Они заранее условились, что через год встретятся в Казани, в университете.

Володя, как и Костя, хотел быть врачом и решил вслед за товарищем поступать на медицинский факультет. Перспектива попасть в Казань казалась Володе очень соблазнительной. Слухи об этом большом городе на Волге доходили до Омска. Речной порт, бойкий торг, ярмарки, перевалка грузов, много рабочих, грузчиков, студентов. А еще намеками кое-кто давал понять, что там, в Казани, есть подполье, серьезные дела замышляются революционерами…

Промелькнул год. Костя, возмужавший, в студенческой форме, приехал в Омск на каникулы. Встретился с Володей и огорошил товарища: собирается с медицинского перевестись на юридический. Как же так? Ведь оба мечтали врачевать людей…

— Видишь ли, Владимир Михайлович, — сказал Константин нарочито несколько высокопарно, — ныне самый опасный больной — наше российское общество. Вся страна — вот кто, сударь, позарез нуждается в радикальном исцелении. Знания медицины мало для того, чтобы прописать такому пациенту верное и быстродействующее лекарство.

А своему переходу на юридический факультет дал такое объяснение:

— Кому больше всего необходимо разбираться в законах Российской империи? А? Поразмысли-ка, дружок! Всяким законникам — судьям, прокурорам? Черта с два!

Для них законы не писаны. Они все равно норовят любой закон обойти и нарушить. Куда важнее уметь толковать законы тому, кто в любую минуту может оказаться вне закона…

…Возвращались в форштадт вчетвером. Впереди Алевтина, Костина сестренка, вела за руку Митю. Володя с Костей несколько поотстали, увлеченные беседой после долгой разлуки.

Праздничный обед удался на славу. Чуть раскрасневшийся от радости, Михаил Ильич поднялся и зачитал гостям весьма лестную характеристику из сыновнего аттестата зрелости: «…поведение его было отличное. Исправность в посещении и приготовлении уроков, а также в исполнении письменных работ выше всякой похвалы. Прилежание отличное и любознательность образцовая…».

Дочитал Михаил Ильич характеристику и от себя прибавил:

— Скреплено гербовой печатью и собственноручно подписано директором гимназии!

После праздника наступили будни. Михаил Ильич заметался. Ему очень хотелось устроить судьбу сына лучше своей. Только теперь он ощутил свою беспомощность, ничтожный результат усердной войсковой службы. Не принесли ему душевной радости и многолетние скитания в степи, вдали от дома.

Офицерский чин, звание дворянина, ордена… Все это приобретало особый смысл и силу, когда у их обладателя были достаток, сбережения, солидный доход.

А откуда взяться деньгам у заурядного чиновника, надворного советника, младшего смотрителя Карасукских соляных озер? Да еще обремененного большой семьей — шестеро детей, больная жена. Нет, его скромного жалованья, как ни хитри, как ни изворачивайся, а на три дома не хватит. А делить жалованье предстояло теперь именно на три дома — Михаил Ильич в степи, жена с детьми в Омске, а Володя будет в Казанском университете…

Прикидывал и так и эдак, размышлял, что бы такое продать или заложить… Видно, другого выхода не найти, как только бить челом войсковому атаману, просить, чтобы послали Володю в университет на казенный счет. Сын казачьего офицера, аттестат с отличием, поведение образцовое — неужели откажет начальство, радеющее о благе отечества?

Метался, тяжело и горько переживал неурядицы Михаил Ильич. Особенно оттого, что не с кем было поделиться и не у кого попросить совета. Жене сказать обо всем он не хотел — у нее и без того шалят нервы, расстроится, еще пуще захворает. Открыться приятелям — без толку. Одни посочувствуют, да ничем не помогут. Другие, быть может, даже позлорадствуют: «Простирай ножки по одежке, мы-то сами обходимся без университетов, обойдется и твой сынок. Казачий университет — саблю наголо, марш в атаку!»