Тетка писала, что годы ее уходят — "намедни вязала снопы и всю-то ночь маялась спиной", — что колхоз их недавно объединили с двумя соседними, что племянница, наверно, совсем забыла ее, старуху, что в городке у них сейчас привольно, зелено, хорошо и она зовет племянницу погостить… Между прочим посылала она спелый ржаной колос с колхозного поля: пусть сама поймет — "ведь она крестьянская дочь", — какой урожай они собрали, если и другие колосья не хуже этого — "были бы за такой урожай многим медали, но колхоз отстал по животноводству, и медалей, наверно, не будет…"

В грустном раздумье "крестьянская дочь" пересыпала с ладони на ладонь вымолоченное ударом почтового штемпеля зерно. Было оно налито соками родной земли, обогрето теплом родного солнца, орошено косыми дождями родины. От сухого, шуршащего вымолотка, цепко хватавшего за пальцы колючими усиками, шел смутный запах чего-то знакомого, и Вере Петровне вдруг отчетливо вспомнился маленький городок над ленивой речкой, где орали на зорях петухи, вертелись над крышами самодельные флюгера с трещоткой, и мама — тогда еще живая — кричала с крыльца озорной девчонке, бегущей босиком по горячей пыли:

— Верка, вражененок! Принеси с погребицы сметану!

Потом она вспомнила, как уезжала в Москву, как стояла растерянная на Курском вокзале с тяжелым чемоданом в руке, и с этой минуты началась новая, удивительная жизнь, стершая из памяти и городок, и тетю, и прежнюю диковатую Веру.

Теперь, когда Вера Петровна играла в одном из столичных театров и немножко устала от частых спектаклей и от сумбурной жизни в семье мужа, состоявшей из старых, вечно спорящих между собой и с гостями актеров, перед ней каким-то райским уголком вновь возник родной городок. Она представила, как, одинокая и грустная от нахлынувших воспоминаний, она будет гулять по берегу, в лесу, в поле, и это показалось ей таким заманчивым, что она немедленно села к столу и написала тетке, чтобы та в скором времени ждала ее к себе.

В городке почти в каждой горнице висела на стене открытка, изображавшая Веру Петровну в старинном декольтированном платье, с веером в руке и с прищуренными смеющимися глазами. Толстую пачку таких открыток привезла из районного города взволнованная, растрепанная и счастливая Марья, раздавала их всем, кто хотел получить, и с тех пор стала не просто Марьей, а теткой Марьей, потому что приходилась теткой известной на всю страну актрисе.

Про письмо Веры Петровны узнали все. Спустя несколько дней ткачиха Нюшка Уварова разыскала на фабричном дворе заведующего складом Степана Шныряева и, смущенно потупясь, спросила его:

— Вы, Степан Ильич, нарисуете нам декорации для "Свадьбы с приданым"?

Степан сидел на ступеньках склада, крашенного мумией и похожего на огромный товарный вагон, и занимался тем, что счищал щепочкой грязь с сапога. Только что прошел дождь, звенела капель, и пахло так, как обычно пахнет после хорошего дождя. Нюшка — в мокром ситцевом платье, в косынке, завязанной на подбородке, — стояла чуть поодаль, держала в руке новые тапочки, а босые ноги прятала за разбитый ящик. На ее круглом румяном лице и в огромных влажных глазах мгновенно отражалось все, о чем она думала. О декорациях ока спросила небрежно, даже как будто нехотя, но по лицу ее скользнул испуг перед возможным отказом и тотчас сменился выражением мольбы и заискивающего почтения. Подождав немного, она вздохнула и подвинулась ближе.

— Знаете, мне дали роль Гали, — сказала она, а на лице ее можно было прочесть: "Мне так хочется сыграть эту роль! Неужели вы не нарисуете декорации?!"

Степан молчал, продолжая скоблить щепкой сапоги. Он думал о том, что Нюшка, если он предложит ей выйти за него замуж, непременно согласится и будет относиться к нему так же почтительно и подобострастно и признавать его непререкаемый авторитет во всех случаях жизни. И ему хотелось быть с Нюшкой строгим и наставительным, как подобает старшему по годам — ей было семнадцать, ему двадцать девять — и по положению в семье.

— Опять, наверно, в Митьку Птахина будешь влюбляться по ходу пьесы, — сказал он, стараясь придать строгое выражение своему молодому лицу, на котором пышные усы казались приклеенными.

— Так это же только по ходу пьесы! — простодушно воскликнула Нюшка и опять потупилась.

— Некогда мне пустяками заниматься, — проворчал Степан, бросил щепку и ушел в склад, но про себя решил, что декорации он, так уж и быть, нарисует.

Вечером, когда он пришел в клуб и узнал, что кружковцы готовят спектакль для Веры Петровны, ему вдруг сделалось как-то не по себе. Он помнил ее на редкость озорной девчонкой с расцарапанными коленками, помнил тощим диковатым подростком, потом — девушкой, немного восторженной, красивой и непонятной. Он и тогда рисовал декорации для спектаклей драмкружка, в которых она играла всегда главные роли, а сам мечтал стать художником, и учителя говорили, что у него есть талант. Еще он рисовал на клеенке картины — замки со сводчатыми окнами, лебедей на озере и длинноволосых русалок, — а мать успешно сбывала их на рынке в районном городе. Он помнил, как однажды Вера пришла в клуб посмотреть на новые декорации. В клубе не было никого. Степан стоял у нее за спиной и во все глаза смотрел на её тонкую шею с золотистыми завитками волос и вдруг неуклюже ткнулся в них губами. Она не отпрянула, не сказала ничего, а только поежилась, как от прикосновения чего-то холодного, и медленно ушла, не оборачиваясь и опустив голову. С тех пор она старалась избегать его, а он мрачнел и думал о том, что уедет учиться, станет художником, потом вернется в городок знаменитым, и тогда она пожалеет о своем

поведении. Вскоре началась война. Парни, призванные в армию, ходили по городку с гармошкой хмельные, возбужденные и старались изо всех сил казаться веселыми. Девчата дарили им платочки, плакали, и Вера плакала вместе с ними.

— А вы по ком убиваетесь? — насмешливо и даже зло спросил Степан, ухарем стоя перед ней в распахнутой стеганке, в сапогах с набором.

Она не ответила, продолжая плакать, а он махнул рукой, запел и, притопывая, пошел прочь… Вернувшись с фронта, он не застал Веру в городке — она уехала в Москву учиться. Подумал о том же и Степан, но мать уговорила его повременить, отдохнуть, и он легко убедил себя в том, что отдых действительно необходим ему после тяжелой военной жизни, и опять рисовал замки со сводчатыми окнами, лебедей и русалок. А когда привык к домашней жизни — спокойной, сытой и устроенной, — то ехать уже просто не хотелось. Тогда же он подумал, что надо ему жениться на хорошей, старательной в хозяйстве девушке, и стал, не торопясь, подбирать невесту.

И вот теперь, когда он пришел в клуб и вдохнул знакомый запах пыли, клея и красок, исходящий от декораций, не воспоминание, а скорее, ощущение прошлого охватило его; ему на минуту стало "в точности как тогда", а затем неприятно укололо чувство не то обиды, не то зависти.

Встречать Веру Петровну тетка Марья поехала на одной из фабричных машин, отвозивших на станцию марлю для погрузки в вагоны. Накануне она выскоблила всю избу, постелила новые половики, а на подушки натянула ядовито-синие наволочки с красными цветами. Сама же нарядилась в хромовые сапожки, шевиотовую юбку и старинную ярмарочно-пеструю шаль с кистями, которую в семье называли почему-то турецкой, и этот праздничный вид никак не соответствовал выражению испуга и смятения, застывшему на ее лице.

— Оробела я, Степа, — вздыхала она, — поедем со мной.

— Вот еще! — усмехнулся Степан. — Дел у меня нет?

Но поехать ему хотелось, он сел в кабину головной машины и сказал шоферу:

— Трогай.

…Вера Петровна долго думала, какое платье надеть перед выходом из вагона. Сначала она остановила свой выбор на новом серо-голубом костюме, но потом решила, что ее ранняя полнота слишком заметна в нем, и вынула из чемодана легкое платье с короткими рукавами, в котором она выглядела тоньше, стройней и моложавее.