– Гейдж. Вон.

– Я не уйду, пока ты не объяснишься.

– Блин. Это пустяки. Я просто была манекеном для макияжа. – Я подумала о своем выборе слов и дурацком манекене в магазине Линды. Странно, но последнее время именно так я себя и чувствовала – словно все части моего тела сняли, а затем криво прикрепили обратно.

– Что? – спросил Натан, а когда я не ответила, то обратился к Гейджу: – Что это значит?

– В смысле, моделью? Ты была моделью? – спросил Гейдж.

– Не совсем. Я просто сидела, пока девушка делала мне макияж. А теперь валите, пока я вас не побила.

– Папа знает?

Я застонала.

– Нет. И ему знать не следует. – Он умрет, если узнает, что я ему врала. Братья скептически на меня посмотрели. – Могу ли я купить ваше молчание? Я дам каждому по пятьдесят баксов, если ни один из вас и словом не обмолвится об этом.

– Кто ты, мисс Толстосум? Точнее, какой моделью работаешь?

– О. Боже. Мой. Проваливайте!

На Гейджа снизошло озарение, и он указал на мой стол.

– Эта девушка. Эмбер. Ты ведь ее знаешь. Ты с ней работаешь.

– Твоя гениальность не знает границ. – Я схватила его за руку и потащила к двери. Натан охотно последовал за нами, но прежде, чем выйти, повернулся и сказал:

– Если не расскажешь папе, ты же знаешь, что это придется сделать мне.

– Конечно знаю, Натан! Ты никогда в жизни не нарушал правил! Твои внутренности сейчас скручиваются в трубочку от моего секрета? – Это должно было быть шуткой, однако именно мои внутренности сейчас скручивались в трубочку.

Натан улыбнулся, но не стал отрицать мое обвинение.

Гейдж, чью руку я до сих пор держала в попытке вышвырнуть его за дверь, наконец-то вышел, бросив напоследок:

– С каких пор у тебя от меня секреты?

То, как он это сказал, и грусть в его глазах глубоко меня ранило. Но прежде, чем я смогла что-либо сказать в свое оправдание, он ушел.

ГЛАВА 20

Я крутилась и вертелась, пока часы не показали полночь. Поняв, что заснуть мне не удастся, выскользнула из постели и пошлепала в ванную, где плеснула на лицо холодную воду. Прислонившись к столешнице, уставилась на свои налитые кровью глаза. Капли воды стекали по лицу на столешницу, и я, схватив полотенце, вытерла кожу насухо.

Спустившись вниз, достала коробку с фотографиями, которую папа хранил в ящике под журнальным столиком, и стала разглядывать мамины снимки. Мне хотелось, чтобы папа и братья рассказали мне что-нибудь новое о ней. То, что никогда не затрагивали прежде. Историю ее жизни. Особенности ее характера. Но они об этом умалчивали, рассказывая всегда одно и то же.

Она была красивой. Мне говорили, я на нее похожа. Да, возможно, лицом я пошла в нее, но фигура у нее была более тонкой и женственной. Даже по фотографиям я могла сказать, что мама была изящной. Может, она смогла бы и меня научить быть изящной. Интересно, разочаровалась бы она, увидев, что ее дочь стала далекой от моды спортсменкой? Или, может, она разочаровалась бы, увидев ту, кем я стала недавно – лгуньей и фальшивкой.

Я убрала фотографии обратно в коробку и отправилась в свою комнату. Поскольку свет в ней был выключен, то, войдя, я сразу заметила свой светящийся мобильник. Пришло сообщение от Брейдена, ну конечно, кто еще мог написать мне в столь поздний час.

Не спишь?

Нет. Сейчас выйду.

– Все в порядке? – спросила я Брейдена, подойдя к забору.

– Да, – помолчав немного, ответил он.

– Брейден. Не ври мне.

Он вздохнул.

– Да все то же. Какой смысл об этом говорить?

– Отец?

– Да.

Я прикусила нижнюю губу, не зная, чем ему помочь.

– Почему бы тебе с ним не поговорить?

– О чем?

– Не знаю. О его поведении с тобой и мамой.

– Это не поможет.

– А ты пробовал?

– Нет. Но мама постоянно пытается с ним поговорить. Результат ты и сама видишь.

– Да уж.

– Эх, – выдохнул он, пожав плечами – это я знала точно, хоть и не могла его увидеть. – Могло быть и хуже. А ты почему до сих пор не спишь? Снова снятся кошмары?

– Да.

– Они становятся хуже?

Да.

– Не знаю.

– Ты говорила, что тебе иногда снится авария. Что происходит в этих снах?

Я вспомнила сон, который снился мне чаще всего.

– Каждый раз разное. В основном я просто вижу аварию мамы. Стекло. Кровь. – И мне больше не хотелось об этом говорить. – Сегодня братья узнали кое-что, что я не хотела, чтобы они знали, и теперь мне нужно рассказать папе то, что я не хотела ему говорить.

– Пожалуйста, говори более неопределенно. Думаю, ты излагаешься донельзя понятно.

– Я работаю моделью для макияжа, – выпалила я, прокашляв слово «моделью», и ему пришлось переспрашивать:

– Моделью?

– В самом широком смысле этого слова.

– И почему ты не можешь рассказать об этом папе?

– Сначала я могла рассказать. Но не стала. А теперь это будет выглядеть так, словно я ему врала. Он удивится, почему я так поступила. Предаст этому слишком большое значение. Решит, что я занимаюсь чем-то безумным.

– А это так? – В ответ я лишь рассмеялась. – Я хочу увидеть.

– Что?

– Тебя в работе.

Я обдумала это. Показаться при полном параде своему ночному Брейдену было бы не так уж и плохо... но... настоящему Брейдену...

– Не думаю, что это хорошая идея, это слишком странно. Когда я этим занимаюсь, то не ощущаю себя самой собой. А глядя на окончательный результат, мне кажется, будто это вовсе не я. Словно анти-Я. Будто у меня две жизни.

– Иногда мне тоже так кажется.

– Серьезно?

– Да, наша жизнь у забора и наша жизнь при свете дня.

– Понимаю, о чем ты.

– Почему мы это делаем? Почему в течение дня притворяемся, будто ночью ничего не происходит? – Должно быть, сегодня наши спины симметрично соприкасались друг с другом через забор, потому что я чувствовала вибрацию его голоса сквозь доску между нами.

Действительно, почему я не могла разговаривать с ним столь же откровенно днем?

– Потому что это вроде сна. Нереально. Мы будто выходим за пределы своих сознаний и можем говорить что хотим, а утром, как и все сны, это медленно исчезает. Словно ты спишь в своей кровати, я в своей, а наши подсознания разговаривают.

– Значит, дневная версия меня тебе не нравится?

– Что? Нет! Конечно нет. Это мой Брейден. И я не хочу его потерять из-за сопливой версии меня.

– В тебе нет ничего сопливого, Чарльз.

– Однако твое подсознание знает, что здесь, ночью, я слабее, потому что ты начал меня так называть.

– Как?

– Чарльз. Так ты меня называл, когда мы были маленькими.

– Нет, вспомни, так я тебя называл, когда мы больше разговаривали. Раньше мы больше общались.

Обычно, когда мы так разговаривали, я могла представить в своей голове выражение лица Брейдена, но не сейчас. Его голос звучал ровно, практически безэмоционально, поэтому я не знала, что он чувствовал по отношению к только что сказанному.

– Я знаю. Что случилось?

– Скорее, кто. Гейдж.

– Что?

– Ты выросла, и Гейдж стал странно на меня поглядывать, когда я искал тебя или когда мы, проведя некоторое время наедине, присоединялись к нему. Будто бы предупреждал, что настало время мне держаться подальше от его сестры.

– Правда? – Вот это новости.

– Думаю, он не до конца мне доверял. Считал, что у меня были скрытые мотивы. – И снова его безэмоциональный голос не дал мне понять, что он чувствовал по этому поводу.

«А у тебя были?» – хотела спросить я. Но не стала. Этим вопросом можно слишком многое разрушить.

– Он тебе доверяет. Ты нам как брат.

– Но ты их сестра.

– И твоя.

– Ты мне не сестра, Чарли. И они это знают. Они очень тебя защищают. Больше, чем ты думаешь.

– Что это значит? – Прозвучало очень загадочно.