— Разрешите, командир, вопрос? — не выдержал Хрусталев. — Мы тут спорили, спорили, да так и не пришли к общему выводу, — изобразил он из себя простачка. — Где находится самолет при таких вот показаниях приборов? — И нарисовал положение стрелок, когда машина идет на посадочную полосу при немыслимом боковом ветре. В несколько десятков градусов угол сноса — только в ураган такое может быть, да и то если — самолет не развалится. Подобный полет можно сравнить с движением лодки на быстрой речке: чтобы переправиться на противоположный берег при невероятно стремительном течении, нос ее надо держать настолько вверх, по течению, что бокового смещения даже не заметишь. Загадка есть загадка, не зря же говорят, что можно задать такой вопрос, когда десять умных не ответят.

Откинувшись на спинку стула, Хрусталев наблюдал, как Александр Иванович глубокомысленно свел к переносице брови и, подумав, солидно ответил:

— Самолет находится справа от полосы!

Игнатьев повернулся к нему, и Андрей заметил на его обветренном лице промелькнувшую тень не то сомнения, не то испуга.

— Стрелка радиокомпаса стоит на месте, — выделил ее Хрусталев красным карандашом.

Александр Иванович подумал еще, сказал убедительно:

— Идем оправа.

— Нет, находимся на посадочном, — не согласился Хрусталев.

— Чего-о? С таким углом?..

Сбил с панталыку Игнатьева этот чертов угол. Заметил командир озорные огоньки в глазах Хрусталева и посчитал, наверное, что тот его разыгрывает.

— Только не на посадочном, — упорствовал Игнатьев.

— Ну что ж, Александр Иванович, спорить не будем. Как говорится, небо нас рассудит, — развел руками Андрей.

— Нет, ты подожди, подожди! Костя, давай разберемся с этим заходом, — позвал Игнатьев штурмана.

Иванюк навалился локтями на скрипнувший стол, мельком, взглянул на рисунок и сразу ответил:

— Идем в створе полосы.

— А почему не справа? — усомнился Игнатьев.

— Тогда компас будет отбиваться влево. — Штурман черкнул еще одну линию.

— Ну, что я говорил? — с торжеством посмотрел на Хрусталева Игнатьев.

— Правильно вы говорили, командир, — не моргнув глазом подтвердил Костя.

«Ну и ловок!» — поразился про себя Хрусталев, но вслух сказал:

— Сейчас, конечно, трудно установить, кто что говорил. Проверим все в полете. Там сразу будет видно.

Однако после этого случая Игнатьев не проявлял больше интереса к теоретической подготовке «правака»: как-никак, а ходил Хрусталев в летчиках-инженерах, высшее училище закончил. Сам же Александр Иванович мог похвалиться только давно забытым средним образованием. (Слова-то какие обидные: «среднее образование»!)

По дороге на охоту, под посвист ветра за кабиной, Хрусталев вспомнил об этом экзамене. Если на земле командир вот так ориентируется в элементарных стрелках, то что говорить о полете? Там подгоняет скорость, отвлекают внимание различные помехи, и опытом установлено, что пятая часть твоих знаний теряется в эмоциях. С чем же тогда ему оставаться? А ведь каждый год летает командир по метеорологическому «минимуму»: заходит на посадку при низкой облачности только по этим стрелкам — подтверждает свой первый класс, и что же, всякий раз держит уши топориком, слушает, что подскажет штурман или кто-нибудь еще из экипажа?

Любопытная ситуация! А на собраниях выступает — одно удовольствие его слушать; «провести задушевку» — лучше него никто не может; изобрести какой-нибудь замысловатый график, в котором сам черт ногу сломит, — кажется, только и создан для таких бумаг Игнатьев. А постичь стрелку компаса, увидеть за ней самолет — не может.

Добрался Хрусталев до донышка его знаний, и тогда ему стало ясно, почему Игнатьев так долго не мог стать командиром. Летчиков не проведешь в полете. Заметили старые инструкторы его слабинку и не давали хода. Опасно: прижмет где-нибудь, и положит такой экипаж в землю. Пришлось тогда Александру Ивановичу искать другие подходы к небу…

Хорошо относился к Хрусталеву майор Игнатьев. Вскоре после этого захода на бумаге взял он Андрея к себе в «праваки» вместо Коли Трегубова.

На такое перемещение, пожалуй, никто в части не обратил внимания. Перед началом учебного года всегда переформировывали экипажи в соответствии с новыми задачами. А замена правого летчика вообще факт малозначительный. Кого захотел командир, того и записал: благо своя рука — владыка!

Но Андрея это удивило. Тем более, что Николай отнесся к смене командира без всякого сожаления.

Как-то, когда они возвращались после занятий домой, Николай вдруг посоветовал Андрею быть с Игнатьевым поосторожнее, никогда не идти с ним на конфликт.

Игнатьев действительно оказался не простым, орешком. И экипаж всегда собирал крепкий, мог положиться на ребят во всем: слово лишнее окажет — не вынесут, в полете что-нибудь случится — ни одна душа не узнает. Толковые все были у него парни, тщательно он их подбирал, и обязательно перспективных — с ними легче!

С дальним прицелом жил Александр Иванович, с дальним!

В крайнем случае, их мог принять любой аэродром с простыми условиями на посадке. Но для Тамары это будет нелегко. Два дня назад она приходила к Хрусталеву…

«Знал бы об этом Александр Иванович!» — Хрусталев покосился в темноте на командира. Тот все еще набирал заданную высоту.

А встретились они на новогоднем вечере в Доме офицеров.

Андрей вошел в зал навстречу грохоту оркестра. Вдоль стен были, расставлены столы под белыми скатертями, на каждом царственно возвышалась головка шампанского. Любят летчики отмечать праздники коллективно! Быстро расселись. Андрей сел рядом с четой Трегубовых — у них родился сын, записали Хрусталева в крестные отцы. Осмотрелся: знал, что ездил Александр Иванович встречать Тамару в аэропорт, что должна она быть здесь.

Тамара сидела чуть поодаль, по ту сторону стола и в упор смотрела на Андрея. Рядом восседал гладко-выбритый, сияющий, кому-то беспрерывно кланяющийся майор Игнатьев.

Тамара не отрывала глаз от Андрея, но тут Александр Иванович склонился к ней, начал что-то рассказывать, и она, покраснев, опустила голову. Ее замешательства не осталось незамеченным. Александр Иванович безошибочно скользнул быстрым взглядом по Хрусталеву. Андрей запоздало отвернулся к Трегубову:

— Налей-ка, Микола, мне фужерчик!

Сколько же они не виделись? Года три, наверное, если не считать той мимолетной встречи на улице. Вполне возможно, что Тамара стала и женственнее, и привлекательнее, но Хрусталев уже не узнавал в ней удивительной девушки, что появилась однажды вслед за его сестрой в родительском доме.

«Любящая жена…» — думал он, накладывая в тарелку мясной салат.

Она поправилась, руки стали полнее и теперь, наверное, не такие гибкие. Она, как и все прочие, аплодировала захмелевшим любителям приветственных слов, и казалось, что все у нее в жизни благополучно, ей хорошо здесь, она жена уважаемого командира, и ничего больше ей не надо.

Андрей поймал себя на том, что уязвлен. Он не мог вот так, сразу привыкнуть к мысли, что Тамара может быть счастлива с другим! Тем более с Александром Ивановичем! И ему казалось, что он замечает, как тайная грусть настигала ее в минуты, когда произносили тосты.

Распорядитель назвал фамилию Игнатьева. Оказывается, Александр Иванович тоже решил произнести тост.

— Я предлагаю поднять бокалы за наших боевых подруг! — торжественно провозгласил он.

Хорошо мужик держится: не вихляется из стороны в сторону, руку в карман не сует, а стоит так, словно на себя со стороны смотрит. Левая рука опущена, в правой пенится шампанское, и говорит, медленно об водя глазами зал, обращаясь ко всем:

— Вместе с нами делят они трудности и невзгоды, радости и печали, обиды и потери. В критическую минуту всегда сохраняют они тепло, всегда приходят к нам на помощь! О вас, дорогие женщины, — надо говорить стихами: