Подобрав кружевные подолы праздничных юбок, девушки расселись, давая место Груне, и она, все так же устало и счастливо улыбаясь, прилегла на примятую, остро пахнущую траву, сняла тесные тапочки и в блаженстве вытянула ноги.
— Ну, рассказывай, Грунечка! — нетерпеливо затеребила ее Ира.
— Что рассказывать? — засмеялась Груня.
— Чего он тебе говорил?
— Кто?
Ира всплеснула руками:
— Поглядите на нее! Вроде она ничего не знает!
— Ай-ай, Груня, как не стыдно! — отозвался кто-то из девчат.
— Признавайся, чего у вас там было!
— Небось про свадьбу уже говорили?
«Откуда они знают?» — удивилась Груня. Она положила голову на колени молча улыбающейся Асе и сказала тихо:
— Говорили…
— Ой ты-ы-ы! — с восторженным удивлением вскрикнула Ира. — Когда же свадьба, Грунечка?
— Зимой, — отозвалась Груня.
Ира разочарованно махнула рукой:
— Тю на тебя! Чего ж дожидаться зимы! Самый бы раз осенью свадьбу играть: виноград поспеет, люди вина надавят, яблок будут целые горы, мед откачают…
Груня ничего не ответила, и девушки, поняв, что ей, должно быть, не хочется говорить, сразу притихли. Только Ася, ласково поглаживая Грунины волосы, обронила тихо:
— Это все равно, что осенью, что зимой, что летом… лишь бы жили хорошо и понимали один другого…
Прижавшись горячей щекой к плечу Груни, Ира заговорила с хитроватой усмешкой:
— А ты переменилась, Грунечка. То, бывало, днем и ночью со своим дурацким ружьем по лесам да по озерам бегала, а теперь, видать, твое ружье заржавело и тебе на него глядеть неохота. С чего бы это такая перемена, а, Грунечка?
«В самом деле, — подумала Груня, — Ира правду говорит. Какая-то я другая стала…»
— Еще, чего доброго, совсем тихоней сделаешься, — не умолкала Ира, — хотя бы на улицу по вечерам выходила, а то все дома и дома…
«Нет, правда, что ж такое случилось? — сжимая руку подруги, думала Груня. — Отчего у меня по-другому все получается? Ведь есть же все-таки причина…»
И мысли Груни, независимо от ее желания, снова и снова возвращались к Василию.
Она вспомнила все, что увлекло ее и заставило забросить ружье и веселые прогулки по займищу: появление прозрачных живых рыбьих личинок в старом амбаре; запах свежей сосны и ласковый блеск цветного стекла на только что построенном заводе; горящие глаза и крепкие руки Василия, когда он, держа острый скальпель, добывал волшебные белые крупинки, которые, умирая, вызывали появление множества новых жизней.
Да, это было то новое, веселое, живое, что пришло в станицу и привлекло Груню своей покоряюще-светлой силой. Конечно, оно, это новое, пришло бы и без Василия, как приходит теплая, многородящая весна, но то, что именно Василий повел Груню за собой и показал ей и другим, что и как надо делать, было особенно радостным…
— Ну, чего ж ты молчишь, Грунечка? — опять всплеснула руками Ира. — Признавайся, чего там у тебя случилось? Почему ты стала такая, вроде тебя подменили?
Между темными стволами деревьев багряно засветилась большая луна. Легким холодом потянуло от реки, терпко запахли тронутые росой чуть присохшие травы.
— Нет, девчата, никто меня не подменил, — тихо сказала Груня, — я какой была, такой и осталась. Только в жизнь мою вошло то, чего я ждала, а понять не умела…
Она помолчала и добавила еще тише:
— Он показал мне, куда надо идти, и я пошла за ним…
Ася обняла ее в темноте, щекотнула волосами щеку:
— Он хороший парень, настоящий…
Притихшие девчата поднялись, отряхнули с юбок траву и, обнявшись, пошли по испещренной лунными пятнами лесной дороге.
— Начинай, Ирочка, нашу любимую, — сказала Ася.
Маленькая Ира, отделившись, запела так, как поют птицы, слегка запрокинув голову и чуть прикрыв глаза:
И девушки подхватили, сжав друг другу руки:
Где-то на улице запели парни, их сильные голоса, словно перекликаясь с нежными девичьими, взмыли к звездному небу, и сжимающая сердце, повторенная звонкими откликами леса, полетела казачья песня над золотыми лунными озерами, над притихшей в ночном безмолвии степью…
Открыв окно, высунулся и замер на подоконнике старый Щетинин.
А сидевший на приступке дед Малявочка горделиво покачал седой головой:
— Поет станица…
Изыскательские партии, работавшие на степном левобережье и на пойме, в междуречье, установили за станицей палатки и там жили, чтобы не отдаляться от своих участков. Но количество рабочих в различных партиях и отрядах с каждым днем все увеличивалось, и потому часть людей переселилась в Голубовскую, сняв квартиры у колхозников и рыбаков.
По вечерам, когда усталые геологи и гидротехники возвращались в станицу, голубовцы собирались вокруг них и задавали бесконечные вопросы о строительстве, которое началось в верховьях реки. Больше всего голубовцев беспокоили неясные разговоры о том, что будущие гидросооружения настолько изменят водный режим реки, что береговым жителям придется переходить к другим видам хозяйства.
Разговоры были разные: кто-то слышал о том, что уровень воды в реке поднимется якобы метров на десять, и потому все прибрежные станицы и хутора будут затоплены, а жителей переселят на донецкие высоты; кое-кто, наоборот, утверждал, что проложенный между двумя реками канал приведет к обмелению русла; одни говорили, что теперь навсегда исчезнет рыба и пропадут веками растущие на заливных местах виноградники; другие радовались тому, что река станет одной из главных водных трасс страны.
Василий Зубов знал о строительстве больше других, так как профессор Щетинин в связи с предстоящим зарегулированием стока реки разрабатывал мероприятия по рыбному хозяйству и потому постоянно консультировался с инженерами-строителями. Вечерами, сидя на крыльце правления рыбколхоза, Щетинин рассказывал рыбакам о гигантском водохранилище, которое будет сооружено выше плотины, о системе гидроузлов, о судоходных шлюзах, об ирригационных каналах.
— Река станет жить иной жизнью, — задумчиво говорил профессор, пыхтя прокуренным мундштуком, — изменятся ближние береговые пейзажи, и даже самые глубинные степные районы нам трудно будет узнать.
Он развертывал на коленях исчерченную цветными карандашами карту и, помолчав, продолжал:
— Через какой-нибудь десяток лет мы вообще не узнаем нашей области. В самые засушливые районы из нового, созданного нами моря потечет по каналам вода. Взгляните сюда, на карту: тут сейчас видны только пятна солонцов с черной полынью. Кроме типчака, мхов да лишайников, в этой засушливой степи ничего нет. Вода принесет сюда жизнь. Мощные тракторы поднимут п-пласты непаханой целины. На м-мертвых солонцах зазеленеют сады, заколосится пшеница… В-высокие лесополосы оградят новые поля от суховея. П-по всей степи заблестят пруды, т-тысячи прудов. Это изменит не только пейзаж, но и климат: он станет более мягким и влажным…
Дымя махорочными скрутками, рыбаки слушали Щетинина, а он, загораясь, хмуря седые брови, говорил вдохновенно:
— Это не сказка, не фантазия. И нам, рыбникам, надо по-настоящему приготовиться к новой жизни реки. А это не так п-просто, как представляется на п-первый взгляд. Во-первых, сооружаемая на среднем участке реки новая плотина навеки п-преградит путь к нерестилищам б-белуге, рыбцу и другим рыбам. Значит, мы должны вмешаться в их судьбу и обеспечить их размножение. Во-вторых, зарегулирование весеннего паводкового стока резко изменит гидрологический режим реки и уменьшит вынос пресной воды в залив. Это п-повысит соленость Азовского моря и, конечно, изменит условия развития п-полупроходных рыб. В-третьих, у нас навсегда прекратятся паводки, и, значит, займища наши останутся б-без воды. А залитые займища — это п-постоянные нерестилища сазана, леща, судака, то есть самых важных промысловых пород. Кроме того, вода постоянно уносила с плодородных займищ в море множество необходимых для питания рыбы органических веществ. Теперь этого не будет. 3-значит, перед нами стоят задачи п-перестроить все рыбное хозяйство реки в соответствии с новыми условиями.