Груня густо покраснела, исподлобья глянула на Василия и, не зная, что сказать, жалобно пробормотала:
— Камыш колючий… ноги изрезала до крови…
Василий тихонько засмеялся. Наклонившись, он подхватил Груню на руки, бережно прижал к себе ее влажное, прохладное тело и понес по разливу, идя боком, чтобы ее не исцарапал жесткий камышовый старник.
А она, доверчиво обняв его за шею, сказала, не думая о том, что говорит:
— Не надо, Вася…
Как будто не слыша Груниных бессвязных слов, Василий целовал ее мокрые волосы, глаза, щеки, и она, отстраняя его слабым движением руки, повторяла:
— Не надо… я пойду… тебе ведь тяжело…
— Почему тяжело? — удивляясь и радуясь своему счастью, сказал он. — Мне совсем не тяжело… Тут есть тропинка… Я донесу…
Он донес ее до тропинки, осторожно опустил в воду, и они, держась за руки, пошли к лодке.
Зубов разбудил дремавшего моториста:
— Заводи, Яша! — весело закричал он. — Поедем на Донец!
Мотор фыркнул, как застоявшийся конь, и лодка, вздымая пылающую золотом пену, понеслась по разливу к голубым холмам…
Голубовский колхоз получил телеграмму-молнию о срочной подготовке к спасению рыбной молоди. Беспокоясь о выполнении плана добычи, Мосолов созвал заседание правления и предложил решить вопрос о спасательных работах так, чтобы они не оторвали рыбаков, занятых ловом в низовьях реки.
На заседание был приглашен и Зубов.
В просторной комнате правления Василий застал человек пятнадцать. Мосолов вызвал группу комсомольцев, часть которых уже работала в бригаде Груни Прохоровой. С низовьев на три дня приехали Антропов и дед Малявочка; они тоже присутствовали на заседании. На скамье у стены сидело несколько пожилых женщин.
Груня стояла у окна, сердито слушая Мосолова. Лицо ее разрумянилось, брови были нахмурены. Глядя куда-то в угол, она нервно теребила пепельно-русую прядь волос.
Посмотрев на присевшего рядом Зубова, Кузьма Федорович сказал, очевидно продолжая свое выступление:
— Раз народа у нас мало — значит, выше себя не подскочишь. Не буду же я снимать ловцов из бригады и бросать их на спасение молоди! Мне этого никто не позволит сделать. Придется обходиться теми силами, которые есть в наличии… План срывать я не могу.
— У нас всегда так, — перебила его Груня, — если дело касается спасения молоди, то помощи тут никогда не добьешься, потому что вы, Кузьма Федорович, считаете это детской забавой!
— Погоди, Прохорова! — отмахнулся председатель. — Никакой забавой я это не считаю, но чего не могу сделать, того не могу. Надо мобилизовать на спасение молоди комсомол и тех стариков, которые дома остались. Нехай поработают.
Груня насмешливо фыркнула:
— Вы мобилизуйте деда Иону, он за вас все сделает.
Женщины засмеялись. Усмехнулся и Антропов. Он попросил у председателя слова и заговорил, покалывая Мосолова буравчиками стальных глаз:
— Тут надо рассудить по-хозяйски, Кузьма Федорович. План добычи — это ведь только одна часть общего производственного плана колхоза. А нам надо выполнить не только часть, а все, что положено. Спасение молоди не игрушка. Ежели у нас ребятишки будут с черпаками по займищу бегать, то мы толку не добьемся. Надо осмотреть все места, прорыть каналы, выполнить всю мелиоративную работу, какая нужна, приготовить тару для перевозки молоди, закрепить транспорт — одним словом, подготовиться как следует.
Он перевел взгляд с Мосолова на сидевших позади подростков, которым, очевидно, уже надоело сидеть на скучном совещании, и они стали посматривать в окно и громко переговариваться.
— Комсомол, ясное дело, надо мобилизовать. Пускай девчата и хлопцы активность свою покажут и заведут личные счета спасенной молоди. Мы с них спросим за это дело по-сурьезному. Да и школа станичная должна тут помощь оказать. А то они там в классах книжки читают, а чебака от сазана отличить не могут. Нехай ученики и учителя поработают в свободное время, это им пользу принесет.
Архип Иванович сипло вздохнул и уже обратился прямо к председателю:
— Надо бы и тебе, Кузьма Федорович, работничков своих из правления на займище выгнать. Погляди, сколько их у нас сидит: счетоводы, приемщики, весовщики, кладовщики, сторожа — прямо цельный взвод людей. Оно бы можно время выбрать да по озерам с волокушей походить, производство свое поглядеть и свежим воздухом подышать. А вы, вроде леща, в корень себя засолили в правленской бочке и носа с нее не показываете.
Слушая Антропова, люди стали улыбаться и одобрительно покачивать головами. Видно, слова Архипа Ивановича попадали не в бровь, а в глаз. Даже лицо Мосолова тронула кисловатая усмешка, и он поспешил сказать:
— Это ты правду говоришь. Аппарат наш надо на займище направить.
Предложение Антропова было принято, однако ответственность за спасение молоди правление рыбколхоза возложило на рыбовода Груню Прохорову.
Секретарь комсомольской организации Тося Белявская заверила правление, что она с помощью райкома комсомола уже организовала станичную и хуторскую молодежь, не исключая и школьников, которые сами выразили желание участвовать в работе на займище.
Василий и Груня возвращались с заседания вместе. Уже почти стемнело, и они решили побродить по освещенной луной воде. После недавней встречи в камышах они уже не таили своих чувств и, когда оставались одни, называли друг друга на «ты», радуясь и в то же время пугаясь той зарождающейся близости, которая придавала их отношениям особую нежность и теплоту.
Тесно прижавшись друг к другу, они молча шли по пустынной улице.
Под их ногами блестела вода. В затопленных садах, озаренных полной луной, голубели цветущие деревья. Их тонкий, пьянящий запах разносился по всей пойме, широкой, как море.
Чем ближе к реке подходили Василий и Груня, тем глубже становилась вода: на первой улице воды было по щиколотки, потом стало на ладонь выше, а в крайнем переулке, упиравшемся в колхозные виноградники, вода достигала колен.
— Ты ниже меня и сейчас наберешь полные сапоги, — смеялся Василий, — давай лучше пойдем назад: там мельче.
— А вот и не наберу, — заупрямилась Груня, — и сапоги у меня такие же высокие.
Вырвав у него руку, она храбро зашагала по воде и стала высоко, как гусенок, поднимать ноги. Но вода становилась все глубже, и Груня несколько раз останавливалась и растерянно смотрела на идущего сзади Василия.
— Еще немного — и сапоги будут полные! — закричал он. — Лучше вернись!
— Не вернусь, — смеялась Груня, — ты выше меня, а я храбрее…
Вдруг она ступила в какую-то ямку, и вода забулькала вокруг ее колен.
— Ай! — закричала Груня. — Тону!
Василий, смеясь, бросился к ней, взял ее на руки и понес так же, как нес там, в камышах. И она, обняв его, заговорила, по привычке надувая губы:
— А ты колючий… и табаком от тебя пахнет… и целовать я тебя не буду…
Груня произнесла слово «целовать» нараспев, зная, что Василий сейчас же ее поцелует. И он действительно наклонился к ней, чтобы поцеловать, но она отвернулась и закрыла ему рот ладонью.
Василий остановился, щекой прижал Грунину голову к своему плечу и стал целовать ее. И она, ослабев, сама повернула к нему лицо и, улыбаясь, приоткрыв губы, отвечала на его поцелуи.
Он стоял у чьей-то изгороди и не услышал приглушенного девичьего смеха.
Это Тося Белявская, сидя на крыльце с подругой, дочерью бакенщика, заметила Зубова и Груню и следила за ними до тех пор, пока Василий не скрылся со своей ношей в темноте.
— Видела, Ирка? — вздохнула Тося. — Вот это называется любовь. Поднял ее на руки и носит, как лялечку.
Подруги тихо переговаривались между собой, и луна сияла над ними, и ясный лик ее бесконечной золотой дорогой отражался в большой спокойной воде. Далеко-далеко слышно было, как вскидывается в разливах жирующая рыба: выбросится наверх, вся в лунном сиянии, повалится плашмя, ударит, озоруя, сильным хвостом и нырнет в глубину, оставив на тихой воде чуть колеблющийся мерцающий круг. Вслед за ней плеснет другая рыбина, третья, четвертая, и опять стоит такая нерушимая тишина, что, кажется, приложи ухо к земле — и услышишь невнятный шорох малых подземных тварей, хода которых не слышал никто.