Командир поёжился, чувствуя на себе взгляды матросов из темноты, и сказал вслух: — Надо ждать, ждать, ждать. — Потом тихо позвал механика и протянул ему наушники.

Механик надел их, послушал и пожал плечами.

— Я же, товарищ командир, не специалист по шумам. Слышу, что работают самым малым ходом, эдак оборотов на сорок в минуту.

— Да, ты не специалист, — согласился командир, отдал наушники акустику и сам остался у него в рубке.

Механик постоял у двери и, видя, что он больше не нужен, вернулся на место, сел на разножку (складной стул) и опустил голову на колени.

Все двадцать два человека молчали и думали. О чём? Может быть, несколько лет спустя они расскажут, о чём они думали. И каждому казалось, что он слышит этот тихий, сверлящий душу, скрежет чужих винтов.

На самом деле его слышал лишь акустик. А море было большим и глубоким-глубоким. Штурман тихо спросил:

— Механик, дизель с холодного состояния безотказно запускается?

— Можно, — выдохнул механик.

Было темно, и штурман не видел механика, но почувствовал, как тот встрепенулся и смотрит на него. Даже выражение его лица он ясно представил.

— Ты чего?

Механик что-то промычал и шагнул к рубке акустика.

— Товарищ командир, вы точно уверены, что это угольные тральщики?

— Почти. Штурман, дайте справочник.

Из темноты в полосу света протянулась рука с толстым альбомом в тиснёном синем переплёте. Командир полистал.

— Вот эти.

Механик протиснулся в рубку, пробежал глазами по фотографии корабля, столбикам цифр под ней и захлопнул альбом.

— Значит, ошибиться нельзя, похожих кораблей нет?

— Только вспомогательные буксиры. Это не корабли.

Механик промолчал, привалился к косяку, потом медленно заговорил:

— Товарищ командир, они, — механик показал глазами вверх, — с утра работают в одном режиме — самый малый ход. Если у них туго с топливом, то, возможно, даже отключили по одному котлу, хотя это и маловероятно. — Механик потёрся потным виском о косяк и весь сморщился, подбирая слова. — Для того чтобы поднять пар для полного хода, им потребуется минут десять — пятнадцать в лучшем случае. Нужно подать в топки уголь, в котлы — питательную воду, иначе не хватит пара...

— Погоди, — сказал командир, встал, втиснулся глубже в рубку. Механик вошёл и закрыл дверь.

Минут через двадцать они прошли в центральный пост к штурманскому столику. Командир вызвал из первого отсека командира минно-торпедной боевой части, и все четверо офицеров «Малютки» долго совещались.

За ними внимательно следили матросы. Они догадывались, что, кажется, найден выход или по крайней мере будет что-то новое.

Посовещавшись, решили и объявили команде, что с наступлением темноты лодка всплывёт и будет отрываться от противника самым полным ходом. Иного выхода нет.

Старший моторист, вызванный механиком в центральный пост, выслушав приказание, пожал плечами и ответил: «Есть».

После ухода старшего моториста в переговорную трубу стало слышно, как лязгает металл и сдержанно переговариваются мотористы. Потом старшина спросил разрешения зажечь в дизельном отсеке свет. Механик разрешил и, припав ухом к переговорной трубе, слушал звуки, доносившиеся от отсека, определяя, что сейчас там делают люди.

Донёсся голос: «От машины!» Засвистело, кашлянуло несколько раз, в ушах кольнуло от повысившегося в лодке давления. Это провернули дизель сжатым воздухом.

— Услышат, — вздохнул  штурман.  Механик пожал  плечами.

Перед всплытием в отсеках зажгли все лампы. Люди жмурились, словно вылезли из подвала, и за этими гримасами пытались скрыть своё волнение.

За бортом была тишина, и только стрелка тахометра показывала, что лодка идёт малым ходом.

Ещё на глубине голосом, а не звоном колоколов громкого боя объявили артиллерийскую тревогу. В центральный пост прибежали матросы: мотористы, трюмные, торпедисты, рулевые — те, кто по артиллерийской тревоге должен превратиться в орудийную прислугу.

На тонком вертикальном трапе, идущем от настила центрального поста до верхнего рубочного люка, повисли люди. На самом верху, упираясь головой в отпотевшую крышку люка, — командир. Он сидел на плечах сигнальщика. Того, в свою очередь, подпирал плечами комендор, держа под мышкой сундучок с прицелом орудия; сам комендор сидел на заряжающем, тот — на подносчике снарядов, — и так до самого низа на трапе повисла гигантская сороконожка, склёпанная из человеческих тел. Она прерывисто дышала и нетерпеливо вздрагивала.

Наконец раздалась команда на всплытие. Зашипел воздух. За бортом заскрежетало, забулькало, словно сдирали обшивку.

Сороконожка на трапе поджалась и напружинилась.

— Всплыли! — крикнул боцман. Но командир по плеску волн уже понял это и открыл люк.

Гигантская сороконожка быстро зашевелилась и побежала вверх. Каждому казалось, что передний ползёт медленно.

На мостике сороконожка распалась. Каждый на миг застывал, оглушённый свежим воздухом, и бежал на своё место.

На самом горизонте набухла густая туча. Командир ей обрадовался: на её фоне будет трудно различить лодку.

По корме были чётко видны три тральщика.

Корпус лодки вздрогнул. Густой белый дым с грохотом вылетел из кормы. Командир перегнулся через ограждение. Хоть бы запустился дизель. Вылетел ещё клуб дыма, и всё стихло. Стало слышно, как мотористы там, внизу, наполняют пусковой баллон сжатым воздухом для повторного пуска.

Без бинокля было видно, как на тральщиках мечутся люди. Потом сверкнуло. Столб воды взлетел рядом с лодкой и обрушился на мостик.

— Дизель, дизель, дизель! — вскрикивал сигнальщик, съёживаясь при каждом слове, словно он всем телом выталкивал из себя слова.

Звонко ударила пушка. Её ствол был повёрнут на корму, и пламя выстрела сдирало краску с ограждения рубки.

Командир вцепился в поручни и на миг закрыл глаза. Сейчас было бесполезно что-либо командовать. Люди и так отдавали всё.

Только одни комендоры, поглощённые стрельбой, не знали, движется лодка или тонет.

Тральщики отчаянно задымили. Дым поднимался густыми шапками и, вывалившись из труб, тяжело оседал к воде.

Там в котельной у раскрытых топок заметались кочегары — второпях перегрузили топки углем. На мостиках кричали в телефоны офицеры и били кулаками по планширам.

Опять каскад воды обрушился на мостик лодки. Когда вода сошла, на настиле трепыхался кусок разорванной взрывом рыбы.

Наконец знакомая дрожь пробежала по корпусу лодки и отдалась в руках командира. Из-под кормы с шипением вырвалась пена и закружилась водоворотами. В лица повеял ветерок. Лодка пошла быстрее, быстрее. Расстояние между ней и тральщиками, в котлах которых сел пар, увеличивалось с каждой минутой. Вот замолкла пушка лодки. Она уже не могла достать врага. А тральщики всё стреляли и стреляли. Сумерки быстро сгущались, и наконец стрельба прекратилась.

Лодка уходила на запад.

Рассказ трюмного машиниста

Вышли мы в боевой поход. Задачу команде, как положено, объявили в море. Простая задача, ничего не скажешь: пробраться в фиорд, атаковать там корабли или транспорты, а если их не будет — разрушить причалы.

Дальний фиорд. Четырнадцать суток до него добирались. Прошли минные поля. Противолодочная оборона нас не обнаружила. Прямо скажем, повезло. Да и голова у командира была. А ведь на лодке всё от него зависит. У командира стрелковой роты в бою — две сотни глаз. У командира эсминца — несколько десятков. А у нас только командир в перископ смотрит, да и то всего одним глазом. В центральном посту по голосу командира или по выражению его лица об обстановке судят. А в других отсеках — только догадываются.