— Ну вас на хрен, с вас станется. — профессор обижается. — Мне эти пьяные фокусы надоели.

— Точно, Хогбены. -Андрей возбужден. — Так вот, они говорили: «Мы -Хогбены, других таких нет». Вот и мы такие же мутанты. Все без исключения, только русские. Нас тоже облучали с детства.

— Да ну, слишком сложные у тебя обобщения получаются. — Сахрат недовольно морщится.

— Да послушайте же! Я чувствую, что это — святая правда.

— Сейчас сойдет. — Мишка-шофер снисходительно ухмыляется. — Это такая стадия, когда вмазал и море по колено. На пике. По себе знаю. Еще несколько минут, и схлынет. Давайте лучше укрепим достигнутое.

— Да погоди ты, до Нового Года три минуты осталось. Где у нас шампанское?

— В холодильнике, — при мысли о шампанском Андрей Бородин выходит из астрального состояния и вскакивает из-за стола. — Советское, между прочим, в Москве покупал.

— Открывай, открывай, опоздаем!

— С Новым Годом, с Новым Счастьем!

— Ура!

— Вот только «Голубого Огонька» не хватает, — вздыхает профессор-членкорр. — И выступления Генсека по телевизору.

— Ну, так чего ты там плел про мутантов, — смеется Мишка-шофер. — Как говорится, сам-то понял, что сказал?

— Да ладно, чего пристал, самому неловко, — смущается Андрей. — Это я в философском смысле.

— Мужики, — Саша Коган растерянно смотрит на опустевшую бутылку «Столичной». — Вы будете смеяться, но водка кончилась. И когда она успела, черт ее знает. Сегодня ночью магазины открыты?

— Закрыты, — мрачно констатирует Мишка-шофер.

— Да ладно вам, я сейчас в Москву слетаю, там как раз утро. — Андрей Бородин трясет головой. Он лезет в кошелек и разочарованно смотрит на Сахрата. — Слушай, одолжи двадцать баксов.

— Какие проблемы, — Сахрат достает бумажку. — Ты только смотри, осторожнее, выпимши, как-никак.

— Ерунда, не впервой. Ну, я сейчас. — Андрей прикрывает глаза и, слегка подрагивая, отрывается от земли. Он на несколько секунд повисает в воздухе, и уносится в небо, оставляя за собой светящийся фиолетовый след, похожий на хвост кометы Галлея.

— Красиво пошел, — вздыхает Семен Александрович.

— Да, ничего, — соглашаюсь я. Поначалу эти фокусы приводили меня в ужас, но со временем я начал к ним привыкать.

— Я тоже никак не могу привыкнуть к этим безобразиям, — Саша Коган, в очередной раз хулиганит, читая мои мысли. А ведь много раз уже божился, что больше этого делать не будет. Ну, да ладно, сегодня я его прощаю, все-таки Новый Год.

— В его состоянии сейчас самое главное — это от ПВО увернуться. — замечает Сахрат.

— Какое ПВО, на хрен. До океана миль пять всего, сколько у американцев континентальная зона? Еще миль пятнадцать, и все. Проскочит… Дальше — море, летай — не хочу. А в России… Да у них Руст на Красную Площадь приземлился безо всяких проблем.

— Ну все-таки, — вздыхает Сахрат. Мало ли что случиться может. Еще простудится спьяну.

Мы — русские, других таких нет. Андрей по-своему прав. Мы умеем многое, но когда приходит новый год, нами овладевает грусть, смешанная с тревогой.

— Сколько ему до Москвы и обратно? — Мишка-шофер снова достает пачку «Беломора».

— Минут за десять обернется. Да еще в очереди в ларек потолкается. — И мы смущенно закуриваем и замолкаем, отводя друг от друга глаза.

Мы — пионеры, дети рабочих

(Две истории про лигу скаутов и о том, как с ней бороться)

История первая. Взвейтесь кострами.

Меня с некоторых пор периодически мучает вопрос, на который я так и не смог найти ответа: существует ли какая-нибудь связь между Лордом Баден-Пауэллом и городом Баден-Баденом, в который, расстроившись, по слухам очень любил уезжать Тургенев?

А началось все с нескольких дней, проведенных в Лондонской гостинице имени Лорда Баден-Пауэлла, в самом что ни на есть центре скаутского движения. С тех пор я подозрительно отношусь к лиге скаутов. И, как это не парадоксально, время от времени тоскую по исчезнувшим с лица земли советским пионерам.

Говорят, пионерские дружины были созданы по образу и подобию идеологически чуждых советскому строю скаутских отрядов. Так или иначе, в детстве пионерская организация ни разу не вызвала в моей душе теплых чувств. Я ненавидел гладить пионерский галстук утюгом: чуть зазеваешься, и запахнет горелым стекловолокном, а на красной атласной поверхности появится рваная дыра с черными, обугленными краями. Не осталось у меня в памяти никаких романтических воспоминаний: ни о сборе металлолома или макулатуры, ни о военно-патриотических играх, ни, тем более, о пионерском лагере…

Бррр… Манная каша, компот из сухофруктов и вожатая Лида… Лидия Георгиевна, с мускулистыми мужскими ногами, поросшими кудрявыми черными волосиками, обладавшая железным голосом и широким как блин убежденно-идеологическим лицом. Она заставляла нас до изнемождения маршировать на асфальтированной площадке. Называлось это, кажется, подготовкой к празднику строя и песни. Или песни и строя.

Так что день, когда мы по возрасту выбывали из членов пионерской организации, был чуть ли не самым счастливым в моей жизни. Помню, как толстая и сентиментальная завуч Вера Ивановна произносила прочувственную речь и разрыдалась, снимая с нас обтрепанные галстуки. В тот момент мне даже как-то стыдно стало за свой юношеский цинизм, тем более, что здоровый верзила-акселерант Толька Великов расчувствовался и, когда Вера Ивановна сняла с него галстук, неожиданно заголосил юношеским баском и пустил слезу.

Тем вечером мы с Лехой Коньковым, закадычным моим другом, с наслаждением расстегнули воротнички белых школьных рубашек, и отметили знаменательное это событие бутылкой белого сухого вина и пачкой болгарских сигарет «Опал», наслаждаясь хрипящими записями чего-то модного в то время, кажется, Лед-Зепеллинов. И с тех пор мальчики и девочки в красных галстуках для нас не существовали: мы переросли через досадный период детства, и, руководствуясь революционными принципами, решительно отряхнули его прах с наших ног.

Не ведал я, что призрак тревожного детства, взвивающихся кострами ночей, звуков пионерских горнов, еще неоднократно настигнет меня в зрелости. Да, к тому же, за тысячи километров от Москвы, в капиталистическом мире…

Итак, в самом начале перестройки, мне, подающему смутные надежды научному сотруднику вымирающей Академии Наук, выпало получить приглашение от Королевского Общества Великобритании посетить знаменитый Императорский Колледж с двухмесячным научным визитом.

Стоит ли говорить, как я волновался, особенно учитывая то, что я до тех пор выезжал только в дружескую Болгарию. А уж как встал на рога первый отдел… Но времена неумолимо менялись, к тому же какие-то мои бумаги потерялись, не дойдя до соответствующих органов, и я, попав под колесо истории, стал одним из избранных бывших советских пионеров, приземлившихся в Лондоне.

Я начал подозревать, что чего-то не понимаю в этой жизни, в тот самый момент, когда проходил паспортный контроль в аэропорту Хитроу.

— С какой целью вы въезжаете в Великобританию, — неприязненно спросил у меня хмурый мужик в сером костюме, обладавший по крайней мере тремя подбородками и маленькими поросячьими глазками.

— У меня приглашение от Королевского Общества, — напыжившись от гордости ответил я, достав из нагрудного кармана бережно сложенную бумажку с гербом и печатью.

— Какое еще такое Королевское общество? — Мужик недоверчиво покрутил бумажку, даже понюхал ее, и посмотрел на свет, явно в поисках водяных знаков. — Чем они занимаются?

Ах, великое Королевское общество! Сэры Исаак Ньютон, Генри Кавендиш, Майкл Фарадей, Джеймс Клерк Максвелл, Чарльз Дарвин… Я аж задохнулся от такого вопиющего невежества… «Сэр, это знаменитое научное общество Великобритании, которое в рядах которого имели честь состоять…» — приготовился произнести я с негодованием, но не успел…

— А, вспомнил, — чиновник яростно выдернул из носа длинный черный волос. — Они с футбольными клубами работают. Спартак-товарищ! Аякс! — он подмигнул мне, и, поморщившись, брякнул штамп в серпасто-молоткастом паспорте.