ТАЙНАЯ СТРАЖА

А весна все ближе. Сверкает март — аж глазам больно.

Капели с крыш с рассвета до темна поют. И слышно, как ручьи роют сугробы и ночью. И вот уже взгорбился лед на реке. Засинели в лугах озера талой воды. В одно веселое воскресенье деревенские бабушки напекли ребятам жаворонков с глазами из брусники. И ребята не стали их есть, а только попробовали и, надкусил, выставили и а коньках крыш, на скворечницах.

И, словно на приманку, прилетели вдруг настоящие жаворонки.

Ребята их услыхали сразу. Жаворонки не таятся — как только появились, сразу подымаются вверх над проталинками и звенят-звенят, словно принесли с собой колокольчики весну-красну будить.

Красна будет эта весна для бедноты Метелкина. Спаялись люди вокруг Ивана Кочеткова и его стального коня.

Уговорились артелью сеяться, артелью хлеб убирать и весь урожай делить по справедливости. Никто чтобы обиженным не был. Радостно: кончается кулацкая кабала той весной.

Радовались и мальчишки в красных галстуках. Всем не терпелось поскорей увидеть, как выйдет стальной конь на поле, как вспашет первую борозду. Широкая это будет борозда — в ширину четырехлемешного плуга. Так в Метелкине еще не пахали.

И радостно и неспокойно как-то бедноте. К пожарному сараю, где ночует трактор, стали снаряжать на дежурство не всех мужиков, а самых надежных. Мало ли что…

Прежде чем спать пойти, Иван Кочетков сам дежурных поверяет. Придет, осмотрит пожарный сарай. Если охапки сена, брошенные дежурным лошадям на ночь, слишком близко к сараю брошены — отодвинет. Курящим сторожам велит дымить подальше от сарая, над бочонком с водой.

Но пионерам и этого мало — решили учредить свою тайную стражу. А мужикам и невдомек, почему это с ними увязываются ночевать мальчишки.

Однажды прибегает в школу Гараська и весь дрожит.

И прямо к учительнице — забыл, что звать ее надо либо Анна Ивановна, либо товарищ Аня, — прильнул к ней и шепчет:

— Тетенька Анна, беда!

— Что с тобой, Герасим, откуда беда, какая?

И тут прошептал ей Гараська на ухо такое! Анна Ивановна сразу собрала совет отряда и, взяв со всех слово молчать и хранить все в тайне, сказала:

— Ребята, нам надо усилить бдительность. Кулаки подговаривали Герасима поджечь пожарный сарай.

— Коня мне за это обещали… «А тебе, — говорят, — проще простого, ваши мальчишки там с дежурными все время вертятся, на тебя никто и внимания не обратит. Не подумает. Тем более, — говорят, — ты в красном галстуке.

Вот, — говорят, — и пойдет тебе пионерство на пользу — коня получишь!»

Говорит это Гараська, а у самого губы трясутся.

— Ну, а ты что же, в глаза им плюнул? — так и вскочил горячий Сережка.

— Нет…

— Эх ты, рохля!

— Постой, Сережа, так нельзя ему было, ему надо быть хитрей, он в кулацком окружении, — остановила вожатая.

— Я сказал только одно — боюся… Ну и заплакал еще.

— И правильно, чтоб отвязались, гады, — сказал Степан.

— Ага, это лучше. Чтобы подумали, что ты просто глупый, трусливый, для них безопасный! — догадался скорый в мыслях Сережка.

— Они этого дела не оставят, уж если задумали. Надо за ними следить зорче, — пробасил Иван.

И поручено было Гараське притворяться трусливым и глупым и следить, что затевают кулаки против стального коня.

Ивану Кочеткову об этом случае не докладывали, но почему-то он стал ночевать в пожарном сарае, устроив себе постель рядом с трактором.

ПАРУСА НАД ПОЛОВОДЬЕМ

Вот и грянул разлив. Цна и Мокша в нижнем течении вскрываются с громом, с треском. Текут они с юга на север. Их талые воды с верховьев, где весна наступает раньше и солнышко пригревает горячей, набегают буйно, радостно и взламывают лед в какую-нибудь одну ночь.

Вчера еще по горбатому льду можно было перебегать с берега на берег, перескакивая через закраины. А в ночь вдруг как подует теплый сырой ветер, на реке раздадутся пушечные удары, звон, скрежет, произойдет какая-то сказочная битва, и расколется ледяной панцирь. Река выльется из берегов и пойдет затоплять луга, леса, выгонять из нор лис, пугать зайцев, загонять на острова злых волков.

И тут начинается для метелкинских ребят удалое веселье.

Ну как не прокатиться на льдине! Ну как не погнаться на лодке за лисой, сидящей на унесенном водой дереве!

Ну как не заплыть в лес и не помочь по древнему обычаю деда Мазая зайчишкам, застигнутым половодьем!

Еще накануне по селу веет чудесным, бодрящим запахом смолы, которую варят на кострах, чтобы осмолить проконопаченные лодки.

Здесь и маленькие — рыбацкие, и большие — базарные ладьи, и громадный дощаник для перевозки людей и лошадей вместе с телегами на ту сторону разлива, размахнувшегося здесь километров на пятнадцать.

В эту весну раньше других принялись уделывать свои базарные ладьи кулаки Салины, Алдохины и другие богатеи. Им есть что на базар везти. Нарочно до весны свой товар берегут, чтобы продать подороже.

Пока бабы ставили заплаты на домотканые холщовые паруса, а старики конопатили и смолили лодки, кулацкие сынки вместе с батраками выкатывали к берегу бочонки с солеными огурцами, которые хранились подо льдом пруда, бочки с рубленой капустой. Корыта с посоленными в них свиными окороками. И все это с песнями, с шутками, с каким-то вызовом, словно желая похвалиться перед бедняками тем, что не с пустыми руками поедут они на базар.

— Здорово нынче спекульнем, — подмигивая Ивану, говорил Силантий Алдохин, — по твоей милости. Прежде бы овес, пшеницу соседям на семена взаймы дал, а теперь вот на базаре продам!

Он злился, что Кочетков достал семена для бедноты в совхозе. Там взаймы «так на так» дали — сколько возьмешь, столько и отдашь. Государство не наживается. А кулакам надо было отдавать за мешок семян два мешка из нового урожая.

Силантий только виду не подает, что злится. Зубоскальством старается досаду скрыть.

— Ух, весна ныне ранняя, грязюгу такую развезло, что на базар, кроме нас, никто ничего и не подвезет. Мы будем на базаре цари. Приплывем в лодках, под парусами, как варяги. И будем ценой владеть!

— Ворюги вы, а не варяги!

Кулаки только похохатывают.

— Чего-то они сегодня уж очень откровенно на базар собираются? удивился дед Кирьян. — И все дочиста, всем гамузом, будто нарочно сговорились!

— А пусть плывут с попутным ветром, без них в селе воздух чище, попыхивая трубкой, отвечал Иван Кочетков, а сам тоже задумывался.

Собирались базарничать и Салины.

— И тебя возьмем, доставим удовольствие. — Никифор похлопывал Гараську по плечу тяжелой рукой. — Собирайся, точи зубы орехи грызть, востри язык на конфеты!

Словно и забыл, что отказался батрачонок погубить коня стального ради коня живого.

И не напоминает, не корит за робость.

Удивительно это Гараське и страшно. Уж очень опасны улыбки кулака. На губах-то ласка, да в глазах опаска…

Так и ходят в зрачках волчьи огоньки.

Но его дело батрацкое, подневольное. Сказано — собирайся на базар, надо собираться. Пиджачок на подкладке из пакли Гараська почистил, сапоги, от покойного отца оставшиеся, дегтем смазал.

— Молодец, — хвалит его кулак, — не босиком же по базару гулять… Обязательно надевай сапоги, да наверни поболе портянок, чтобы с ног не свалились!

Вместе со всеми таскал Гараська свиные окорока, катал бочонки с огурцами, отвозил на подводе мешки овса и пшеницы.

И вот настал час отправки. Ветер немного переменился и стал почти попутным. С «Дубинушкой», весело столкнули на воду длинные черные лодки, выдолбленные из громадных ветел. Подняли холщовые паруса, разукрашенные заплатами. Захлопали они, ловя ветер, а поймав, надулись важно и потянули длинные лодки на стрежень, резать носами пенные барашки.

Весело стало Гараське при виде простора и все же страшновато, что-то холодило под сердцем, что-то держало в тревоге.

— Ну, — сказал, осклабившись, Никишка Салин, уставив весло, как руль, и устраиваясь поудобней. — Вот, слава богу, поехали! Пущай впереди у нас море, нехай позади у нас горе!