Но ведь все это лишь результат падения человеческого эроса, в конечном счете его инволютивно-низшие стадии, приоткрывшиеся нам под видом автоматизированных, осатаневших побуждений к безумию и бросков в бездну. Ну как не признать тот факт, что метафизический корень такого животного эроса - особенно если говорить о его императивности

- даже более видим, чем в многочисленных вялых, но так называемых "духовных" формах человеческой любви? Ведь все грубо - брутальное - лишь отражение низом верха, то есть абсолютного бытия, находящегося по ту сторону эфемерной, усредненной жизни индивида.

Здесь мы находим исходные точки экзистенциального статуса обычного человека. В плане эмоций всякий мужчина нуждается в любви и в женщине, чтобы избавиться от экзистенциальной тоски и страха и, по возможности, придать смысл своему существованию; бессознательно он озабочен поисками суррогата, который помог бы ему принять и вскормить иллюзии, овладевшие им. Этот суррогат - "субтильная, нежная атмосфера, источаемая женским полом, которую никто не замечает, хотя ею все окутаны, погружены в нее; но как только атмосфера эта улетучивается, мы начинаем чувствовать все возрастающую пустоту и волнение от смутного, расплывчатого влечения к чему-то неопределенному, необъяснимому" (Джек Лондон). Это основа социологии секса как социального фактора, начиная с брака и вплоть до желания иметь семью, потомство и прочее подобное. Это желание тем могущественнее, чем ниже опускается, падает, терпит крах магический замысел пола. Потому-то неизбежно разочарование - ведь

всякий пусть смутно, но помнит блистающие мгновения первых встреч и особенно первых соитий. Потому мы можем назвать всю сферу "социального" секса дрессированного человека областью сексуальных субпродуктов низших проявлений метафизики пола. Этим "риторический" мир заменяет "убеждение" и правду, в том смысле, который придал этим выражениям Микельстедтер.

Область эта имеет и свои окраины, маргинальные зоны, заполняемые абстрактными и порочными поисками венерического удовольствия, одурманивающего и квазиутоляющего, но абсолютно бессмысленного. Но довольно об этом. Пора вернуться к основной теме.

16. Афродита Урания. Эрос и красота

Как мы знаем, платоновская Диотима, утверждая мысль о бессмертии в потомстве, намекнула на некие "высшие таинства откровений". Рассуждая далее, она как бы развивает теорию "двух Афродит", приписываемую в "Пире" Павсанию. Якобы одна из них - Афродита Пандемия

или простонародная является воплощением любви "пошлой", а другая - Афродита Урания или "небесная" - любви божественной.

Область эта для исследователя темна. Прежде всего, что же это за "высшие таинства" - неужели простой гуманизм культуры? Вроде бы и да - ведь Диотима тем, кто зачинает телесно, во плоти, так сказать, противопоставляет тех, кто дарит жизнь "потомству" бессмертному, то есть артистическим, правовым, моралистическим и иным творениям. Но… "Кто, наставляемый на пути любви, - говорит Диотима,

- будет в правильном порядке созерцать прекрасное, тот, достигнув конца этого пути, вдруг увидит нечто удивительное по природе", совершенно непохожее на зачатое по естеству человеческому. Но такое "бессмертие" в людской памяти является, очевидно, даже более призрачным, чем бессмертие в потомстве и роде; все это находится в области совсем уж профанической, почти той, которая породила "бессмертными" членов Французской Академии. Но в эллинских Мистериях так называемые праведники, вроде Эпаминонда и Агесилая, никак не могли рассчитывать на особое благое посмертное состояние, хотя и были посвященными. И в этом смысле они разделяли участь злоумышленников и негодяев.

Но Диотима, наивно веря, что "бессмертные" и есть плод любви, просто выражает мистико-экстатическую эстетику.

Для нас ее "теория" мало полезна. Она дуалистична и, по сути, асексуальна. Вся проповедь Диотимы вообще не связана с эросом, возбуждаемым женщиной, магнетическим влечением к ней, но с красотой как таковой, каковая, впрочем, постепенно становится не красотой тела даже, не красотой бытия или некоего особенного объекта, но некоей абстрактной красотой-в-себе.

Меняется даже "ключевой миф": эрос небесный, уранический основан не на воспоминании об андрогинате, но, правда, уже в "Федре", отсылается к пренатальному состоянию, когда душа созерцала божественный мир. "Сияющую красоту можно было видеть тогда, когда мы вместе со счастливым сонмом видели блаженное зрелище… и приобщались к таинствам, которые можно по праву назвать самыми блаженными и которые мы совершали, будучи сами еще непорочными и не испытавшими зла, ожидавшего нас впоследствии".

Любовь же телесная представлена в виде черного коня, одерживающего верх над белым; оба эти коня и возничий вместе суть душа,

терпящая падение из-за недостатка трансцендентной памяти: "Человек, очень давно посвященный в таинства или испорченный, не слишком сильно стремится туда, к красоте самой по себе: он видит здесь то, что носит одинаковое с нею название, так что при взгляде на это он не испытывает благоговения, но, преданный наслаждению, пытается, как четвероногое животное, покрыть и оплодотворить".

Отсюда и следующее определение любви, достаточно спорное: "Ведь влечение, которое вопреки разуму возобладало над мнением, побуждающим нас к правильному поведению и которое свелось к наслаждению красотой, а кроме того, сильно окрепло под влиянием родственных ему влечений к телесной красоте и подчинило себе все поведение человека, - это влечение получило прозвание от своего могущества, вот почему и зовется оно любовью".

Марсилио Фичино

придет к тому, что "венерическая ярость" и "желание соития" в основе своей не только не тождественно любви, но есть нечто противоположное".

Из всего изложенного мы все-таки будем обращаться к тому виду эроса, который, хотя и препятствует животно-генетической деградации, все же связан с женщиной и дуальностью полов. В частности, нас будет интересовать так называемая "куртуазная любовь" Средних веков. Теория же любви как желания абстрактной красоты, конечно, имеет отношение к метафизике, но никак не к области метафизики пола. Более того, сомнительно, что она имеет какое-либо отношение к Мистериям, как бы это ни утверждала Диотима. Мы будем постоянно встречать тему андрогината в мистериософии и эзотеризме самых разных традиции, чего, например, не скажешь о теме "платонической любви".

Даже в периоды своего цветения, например, в эпоху "ренессанса" эта последняя представлялась исключительно как просто философическая теория: неизвестны мистические школы или мистерии, в каковых нашлось бы место экстатической технике, действительно последовательной, связанной с "платонической любовью".

Заметим, что мистика красоты у Плотина - совсем иная. Красота скорее соотносится с "идеей", господствующей над враждебной и бесформенной природой". Отсюда никакого отношения к полу не имеющая связь красоты форм и интерьеров с величием души, справедливостью, ясной мудростью, мужественно-суровой энергией и целомудрием, бесстрашием, сдержанностью, бесстрастием и, выше всего, разумом, достойны бога".