— Стой! Не язви! Время идет... Скажи, зачем ты здесь? — продолжала Виктория с возрастающим волнением. — Я знаю твою безумную голову: твой приезд... твой убор — все это недаром... ты рискуешь жизнью...
Чарнота смерил ее взглядом и, забросивши гордо голову, произнес холодно и надменно:
— А что ж до этого вельможной пани?
— Пресвятая дева! — прошептала Виктория, сжимая с мольбой руки. — Я слыхала, как Иеремия отдал распоряжение не спускать с тебя глаз, — продолжала она снова задыхающимся шепотом. — Знаешь ли ты, что это значит? Знаешь ли ты князя Иеремию? Жизнь твоя на волоске!
На лице козака не дрогнул ни один мускул.
— Ну что ж, посадят на палю!.. Уж не пани ли будет печалиться обо мне?
— Михайло, — вырвалось у Виктории с горечью, — не говори так, я от муки умру!
— Ха-ха! — усмехнулся козак и насмешливо, и горько. — Что ж это вельможная пани так поздно стала жалеть обо мне? Или вельможный пан уже приелся, или слишком стар?
Виктория взглянула на него своими расширившимися от волнения и ужаса глазами и отступила назад. Плечи ее задрожали: из груди вырвалось судорожное рыдание.
— За что?.. За что?.. За что? — прошептала она надорванным, бессильным голосом, прислоняясь к стене.
Несколько мгновений длилось тяжелое молчание, нарушаемое лишь порывистым дыханием козака.
Наконец Чарнота заговорил глухим, взволнованным голосом, стараясь превозмочь охватившую его дрожь:
— За что? Ты еще спрашиваешь, за что? А за что ты играла со мной? За что ты дурила меня? За что ты зневажыла мою первую и последнюю любовь?
— Я любила тебя... тебя одного, — прошептала тихо Виктория, отнимая руки от лица.
— Любила? Ха-ха-ха! — рассмеялся горько козак. — Любила и отдалась за гроши другому.
— Михайло, ты знаешь... бог видит, не я... принудили...
— А, лядская верность, — продолжал горячо козак, — любила и не посмела ослушаться батька? Побоялась уйти со мной и довериться мне? Жартуешь ты, вельможная пани... Тебе ли кого-нибудь кохать? Да знаешь ли ты, — продолжал он с загорающейся страстью, — знаешь ли ты, бедная, в самоцветы закутанная кукла, что если бы ты мне сказала тогда только: «Михайло, люблю тебя, бери меня с собой!» — из пекла бы вырвал, со дна моря бы вынес, у бога в раю, слышишь, пани, нашел бы я тебя, и не разлучил бы меня с тобой никто ни на жизнь, ни на смерть.
— Михайло! — рванулась к нему Виктория.
— Годи! — отступил Чарнота, тяжело дыша и отстраняя ее рукой. — То было, пани, было, но прошло.
Лицо Виктории сначала вспыхнуло горячим румянцем, затем побледнело, как полотно. Мгновение она боролась с собой, но, наконец, заговорила снова глубоким и печальным тоном:
— Ох, поверь же мне, поверь мне хоть в этом слове, — забросила она свои белые руки и сжала ими пылавшую голову. — Какую муку вынесла я, когда узнала, что ты на Запорожье ушел! Слов нет рассказать тебе, сколько тяжких слез пролила я!.. Я думками за тобой всюду летала, я от тоски извелась... Ох, Михасю, Михасю! Когда бы не люди, которых ко мне приставил батько, я бы давно нашла свою смерть!
— И нашла вместо нее мужа! Ха-ха-ха! — разразился глухим смехом Чарнота. — Что ж это, пани, от слез или от тоски?
— Не своей волей, что ж было делать мне? Меня принудил батько.
— Покорная, слухняная дочка. Коханца утеряла и замуж за старого магната пошла для батька! — крикнул Чарнота яростно. — А знаешь ли ты, — заговорил он вдруг задыхающимся, безумным шепотом, хватая ее руку и сжимая до боли. — Знаешь ли ты, что делают наши дивчата, когда их против воли тянут в панский покой? Знаешь ли ты, что делают они потом с собой? Под лозы в тихий омут, аркан на шею. А ты? — оттолкнул он ее с силою. — Ну, что ж не спешишь к старому мужу?
Виктория гордо выпрямилась, в глазах ее блеснул оскорбленный огонь и, отступивши назад, она заговорила твердо и смело:
— Что ж, и вышла. Да, своею волей пошла! Когда у человека отнимут любовь, остается еще одна страсть, сильная и могучая, как и она! Жажда власти! Тебе ли не знать ее? Да, я вышла за старого магната, вышла для того, чтобы иметь власть и силу, чтобы отомстить им всем за то унижение и бессилие, которое я несла до сих пор! — и на щеках Виктории вспыхнул горячий румянец. — Теперь я сильна и свободна! Жизнь свою продала я мужу, но сердце не продам никому!
Чарнота молчал, не отрывая глаз от Виктории. Два разнородные чувства боролись мучительно в нем: презрение, ненависть и непобедимый восторг перед этою смелою, дерзкою красотой. Несколько раз он бросал беглый взгляд в высокое окно, из которого видно было въездную башню и красный фонарь, но что-то могучее и бурное уже овладевало безраздельно его мыслями, отуманивая и память, и мозг.
— Не бойся, Михайло! Любви твоей я не требую! — продолжала еще горячее Виктория. — Одно только говорю тебе: я любила тебя, люблю и не перестану любить!
— Втайне от магната, чтоб не узнали паны? — стиснул зубы Чарнота.
— Что муж? Что панство? Да я не боюсь всему миру сказать... Тебя люблю, тебя одного, — почти шептала она, протягивая к нему руки.
— Годи, пани! — отступил еще раз Чарнота, чувствуя, что теряет волю над собой, но было уже поздно.
Охватило козака полуденным зноем, обвились вокруг его шеи руки Виктории.
— Желанный мой, коханый мой, не мучь, не мучь меня больше, — шептала она, прижимаясь к его лицу пылающими щеками. — Ты любишь, ты любишь меня! Ведь любивши так, невозможно забыть. О нет, довольно, не отстраняй меня, не хмурь бровей, зачем отталкивать свое счастье? Сегодня наш рай, а кто знает, что принесет нам завтрашний день?
— Оставь, пусти! — слабо уже вырывался Чарнота, но белые цепкие руки охватили его шею еще страстнее, и гибкое тело Виктории прильнуло еще горячее к его груди.
— Забудь, забудь все на свете, — продолжал молодой опьяняющий голос. — Ты первый, ты и последний. В моем сердце не было и не будет другой любви. Смотри, вот уходит тихая ночь, там настанет шумное утро... Ах, день несет с собою так много зол и хлопот! Михасю, быть может, это единая мыть счастья, которая блеснула нам за всю нашу жизнь? О милый, ненаглядный, коханый мой! — закинула она свою огненную головку. — Хоть взгляни ж на меня ласковым оком. Неужели в твоем сердце нет ни жалости, ни ласки? — и на глазах ее блеснули слезы. — Смотри, я люблю тебя, я умираю от любви!
— Виктория, — произнес страстно Чарнота, — да пропадай же пропадом все! — и он покрыл ее всю порывистыми, жгучими поцелуями... — Ах, что я? Пусти! — рванулся Чарнота, приходя наконец в себя, но безумные объятия Виктории гипнотизировали его волю.
— Ты опять? — отстранила она головку от его груди и, глянувши ему в глаза, с бесконечно нежною улыбкой прошептала тихо: — Да разве ты не видишь, жизнь моя, счастье, что теперь ты моя жизнь... один, один... в тебе мое дыханье!
— А муж?
— О нет!.. Ты — мой муж, ты — мой коханый! — воскликнула горячо Виктория, изгибаясь, как кошка, и ища жадными устами лобзаний.
Несколько минут козак молчал, тяжело дыша; грудь высоко подымалась, казалось, что в нем происходила последняя мучительная борьба. Наконец он заговорил клокочущим, рвущимся голосом:
— Виктория, Виктория! Я все забываю... я верю тебе... Что обманывать? Люблю тебя без ума, без души. Но если ты меня любишь, уйдем отсюда... от мужа, от панства навсегда, навсегда... Ты знаешь какой-то лаз, уйдем со мной... вверься мне! Я буду любить тебя, как только возможно любить человеку. Я окружу тебя роскошью, негой, я ветру на тебя дохнуть не дам... От огня солнца укрою. Уйдем, Виктория, скорее! — сжимал он ее порывисто в своих объятиях. — Будь мне верной и честной дружиной на всю жизнь, на всю жизнь!
— Бог мой! Счастье мое! Утеха моя! — охватила его голову Виктория и прижалась к его горячим устам.