В крепости было трое ворот. Одни выходили на берег, двое других — в гущу леса. Баранов решил атаковать сразу с трех сторон, но главный удар наметил с моря. Пользуясь приливом, «Ермак» и «Ростислав» подошли ближе. На каждом судне установили по тяжелой пушке с «Невы». Для подкрепления отряда Лисянский распорядился спустить баркас с матросами и большой ял, вооруженный четырехфунтовым медным картаулом.[4] Несколько пушек правитель дал и второму отряду Кускова.

— Пойдешь с тылу, Иван Александрович, — сказал ему Баранов коротко. Оба привыкли к немногословию. — У северных ворот поставь заслон, другие ломай. Посматривай за князьками — народ мелкий.

Павел шел с пушками в головном отряде. Правитель хотел оставить крестника в укреплении, но тот заявил, что пойдет на штурм. Он сказал об этом тихо, почти неслышно, в первый раз противился воле Баранова, однако правитель понял, что решение неизменно. И втайне обрадовался. Молча кивнув, он вышел из палатки.

Каждую пушку тащили шестеро. Окованные железом колеса увязали в галечной осыпи, мелкие камни расползались, не давали опоры. Люди тянули канат, подталкивали тяжелые лафеты, напрягали все силы. Впереди артиллерии двигались стрелки Баранова. Отряд был немногочислен, зато вооружен ружьями. Лишь у немногих алеутов вместо мушкетов торчали луки и копья. В отряде Кускова ружей насчитывалось не больше десятка.

Лейтенант Арбузов вел свой десант с моря.

Наступающие продвигались без единого выстрела. По сигналу «Ермак» и «Ростислав» открыли огонь. Ядра попадали в блокгауз, но мощные лиственничные стены палисада по-прежнему выдерживали пальбу, а пристрелке по воротам мешала усиливающаяся темнота. Лисянский приказал бить поверх стен картечью.

Из крепости не отвечали. Уже оба отряда подошли к речке, неглубокому порожистому протоку. Блокгауз был совсем близко.

Люди бросились в воду. Бурное, стремительное течение сбивало с ног, кружило, несло на мокрые, покрытые плесенью камни. Поскользнувшись, Баранов упал, выпустил пистолет. И в это время палисад опоясался дымом, сверкнули огневые вспышки, гул пушек заглушил ружейную трескотню.

Падение спасло Баранова. Каменное ядро оторвало голову промышленному, бросившемуся на помощь. Шапка с бобровым хвостом далеко отлетела на берег.

— В каменья! — крикнул правитель. — Пали из мушкетов!

Мокрый, лысый, он выбрался из протока, перебежал лощинку. К нему спешили матросы. Лейтенант Арбузов открыл огонь по бойницам. Опомнившись, промышленные снова кинулись в воду.

Одни только алеуты от страха не могли встать. Бросив орудия, они упали на землю, закрыли руками лица.

Павел отшвырнул конец каната, на котором тащили переднюю пушку, вылез из воды. Бледный, со спутанными черными волосами, он решительно подбежал к чугунной пушке, заряженной картечью, повернул ее.

— Кеекль! — крикнул он по-тлинкитски. — Вставайте… Убью всех разом!

Он направил орудие в сторону лежавших и, откинув назад прядь мешавших волос, глубоко передохнул. От волнения он не мог продолжать. Но алеуты вскочили. По задыхающемуся, прерывистому окрику они поняли, что юноша не остановится ни перед чем. И больше всего подействовало чужое бранное слово, слышанное только от индейцев.

Обдирая до крови ноги, разбивая железными обручами пальцы, алеуты тащили орудия на другой берег речки. Пули и стрелы их не достигали. В густевшем сумраке слышны были стоны и выкрики, пыхтенье и лязг металла. Бой шел правее, где залегли Баранов с промышленными и матросы Арбузова.

Первый залп из двух орудий, наскоро установленных Павлом, снес подобие башенки над воротами. Она грохнулась вниз, открывая широкую амбразуру. Бухнули пушки и со стороны леса. Кусков тоже переправился через реку. Выстрелы в крепости на минуту смолкли.

— Пали!

Павел навел пушку на середину ворот, сам зарядил второе орудие. Новый залп повредил ворота, осели верхние бревна.

Как только рассеялся дым, Баранов схватил копье, поднялся из-за камня.

— Ура-а! — крикнул он и побежал вперед.

Арбузов, матросы, промышленные бросились за ним. Было темно, но в крепости горели строения, и зарево пожара озаряло верхушки стен, край леса, щели ворот, стрелявших индейцев. Бежать пришлось в гору, стены вырисовывались уже в сотне шагов. Возбужденные наступлением, алеуты с громкими воплями тащили самую крупную пушку. Двое были ранены стрелами, обломок копья разодрал на Павле кафтан, но никто не останавливался.

Потом неожиданно все изменилось. На стенах затихла пальба, расшатанные ворота широко распахнулись, и в освещенном отблесками зарева проходе показалось необычное шествие. Связанные рука в руке, по трое в ряд, медленно двигались пленные. Истощенные, согнутые, в одних лохмотьях. Некоторые, не в состоянии держаться на ногах, упали тут же у ворот, другие ползли. Голая женщина с седыми космами шла, как лунатик, шаря тонкими, высохшими пальцами впереди себя, словно нащупывая опору.

Атакующие попятились. Павел уронил трос, помощники его отступили. Пушка накренилась, глубоко зарылась в песок. Промышленные опустили ружья, многие сняли шапки. И вдруг ворота захлопнулись. Из каждого отверстия бойницы палисада сверкнул огонь, тяжелые камни, стрелы, дротики обрушились на нападающих. Даниэль Робертс рассчитал верно: пленники прикрывали ворота, и русские не могли стрелять.

— Ложись! — закричал Баранов. — Пали по стенам!

Но его слышали только матросы. Промышленные и алеуты, обстреливаемые со стен, заметались, покатились назад. Огромный зверолов в стеганом кафтане бил древком копья отступающих, что-то кричал. Тонкая стрела пробила ему шею. Мотнув головой, он несколько раз взмахнул копьем и тяжело рухнул. Кое-где, припав на колено, русские отстреливались из пищалей, падали.

Павел видел, как в центре амбразуры неторопливо, методически меняя ружья, стрелял Робертс. Потрясая дротиком, кричал Котлеан. Все это было, как во сне. И сбившееся стадо безоружных пленников у ворот, паника среди алеутов, бесполезные пушки… Потом упал Баранов, и со стен прыгнули индейцы…

Вырвав из рук лейтенанта шпагу, Павел бросился к правителю. Отряд распался. Алеуты смяли промышленных, держались лишь моряки. Не успевая заряжать тяжелые мушкеты, они отчаянно защищались прикладами. Индейцы одолевали. Один матрос был убит, второго подняли на копья, высоко подкинули, вновь подставили острия. На фоне зарева он долго судорожно извивался.

Павел опустил шпагу. Сейчас конец… Крики, треск оружия, освещенные пожаром багровые вершины деревьев, далекие паруса. Маленький, с окровавленной головой Баранов… Всему конец… Но Арбузов успел доползти к пушке и, повернув дуло, выстрелил в торжествующего врага почти в упор.

…Пушки, Баранова, остальных раненых — русских и алеутов — Арбузов погрузил на баркас, доставил в укрепление. Зарево исчезло, видно, удалось остановить пожар. Корабли тоже прекратили стрельбу.

Снова стало тихо и темно. Гудел в снастях ветер, хлопали фалы, неясно белели зарифленные паруса. Над кекуром до полуночи горел костер. Корабельный доктор и монах Гедеон перевязывали раненых.

Передав общую команду Лисянскому, Баранов занялся подготовкой второго штурма.

Низенький, с простреленной навылет рукой, обмотанной шейным платком, правитель казался еще более сгорбленным. Он быстро, неслышно ходил по палатке, обдумывал новый план. В жилье никого не было, только за полотняными стенами лязгало железо, стучал топор — ладили упоры для пушек. Сквозь неприкрытую дверь виден был берег с разбитыми лодками, над зеленой водой низко метались чайки.

Правитель вышел из палатки. День был теплый, солнечный. Тучи ушли к хребтам, искрилась снеговая вершина горы. Тихий, пустынный лежал океан, далеко на рейде лесистые островки казались кустами. Лениво набегала волна, ворочала мелкую гальку. Остро пахло гниющими водорослями.

Ни с крепости, ни с кораблей не стреляли. Под кекуром, у палаток промышленных, слышался говор, смех. Убитых похоронили, раненые спали.