Правитель размышлял. Высказанное Крулем так легко и скоропалительно давно было затаенной мечтой, продумывалось не одну ночь. О Гавайях он знал много, может быть, больше других; собранное крепко держал в памяти. Дела колоний, неотступная забота о пропитании, малолюдство каждый раз отодвигали его планы, требовали всех сил.

Умный Томеа-Меа тоже искал встречи. После битвы в Моко-Гуа, победы над Ко-Ике-Ули, властелином островов и своим двоюродным братом, новый король хотел дружбы с Барановым. Щедрый и добродушный, заглазно подарил ему остров, выстроит моран — коралловую хижину на берегу лагуны, окружил ее изображением богов. Пору дождей сам проводил в том дворце вместе с женой Кепуо-Лани, дочерью убитого деспота. В правителе русских колоний видел силу и доблесть возможного союзника. Страх перед Барановым и уважение к нему всех моряков, проходивших на своих кораблях мимо Гавайских островов, увеличивали заинтересованность короля. Но встретиться не удавалось.

Вчера еще был разговор с Павлом и Кусковым. Гавайские острова и Калифорния могли дать продовольствие для всех заселений компании от Ситхи до редута «Св. Михаила» за Полярный кругом. Зерно и картофель можно было посылать даже в Охотск.

— Управимся, поедешь, Иван Александрович, — задумчиво сказал он помощнику.

— Губленного губить нечего, — ответил Кусков. — Попробую.

Помощник правителя до сих пор не мог простить себе исчезновения О'Кейля. Он обшарил почти все бухты Китайского моря, заходил по пути в Макао, но корсар окончательно сгинул. Один только раз, в португальской таверне, наткнулся Иван Александрович на следы украденной пушнины. Танцовщица Ли-Сян плясала перед матросами, и вся одежда ее состояла из серебристой шкуры секача, обернутой вокруг бедер. Русский швырнул горсть пиастров на приготовленное ложе, схватил мех кота и ушел из бамбукового жилья. Однако шхуна пирата снова осталась неуловимой.

Павел был рассеян и против обыкновения плохо слушал. Потом, сославшись на необходимость закончить крепление вант на новом судне, торопливо ушел. Вчера, после неожиданной встречи с Наташей, почувствовал, как дорога ему молчаливая, суровая на вид, его синеглазая спасительница. Свидание вышло коротким, недоговоренным, но сердце подсказывало радость.

По возвращении Баранов главным своим помощником по-прежнему оставил Кускова, Лещинскому поручил лов трески и сельди и заготовку дров.

— Провиантским комиссионером будешь, — шутливо сказал он разочарованному авантюристу. — На тебя вся надежа.

Один Павел не получил точного назначения, но правитель брал его с собой повсюду, советовался с ним, доверял самые неожиданные дела, словно испытывая будущего своего преемника. Так, по крайней мере, он думал и так хотел. Уход крестника с совещания огорчил Баранова. Он ничего не сказал Павлу, сразу же отпустил Кускова и долго один ходил по залу. Потом позвал Луку и вместе с ним до конца дня копался на грядах за домом, где в наносной земле были посажены пробные картофель и репа. Все было его заботой.

…Круль наконец оторвался от карты, несколько раз передвинул очки, пробежался до окна и обратно, затем, не останавливаясь, повернул к правителю.

— Кураж! С нами бог!.. Если вы будет давать один судно, мы будет сделат там целый город.

Он снял очки, пучеглазый и маленький, уселся против Баранова, хлопнул себя по коленям.

— Вот. Бути верни мои слова. Я ест Иохим Круль, подданный нашего великого государа.

Затем, понизив голос до шепота, выставив перед самым носом длинный грязноватый палец, лекарь сказал таинственно и хитро:

— Вы не знает вся ситуаций. Европейски континент ест опасность новы революция. Россия хороши другг, когда надо уничтожат таку болезн. Государ уступает на Ближни Восток, англичане смотрит через пальц на Дальни… Мы будем верни сосед.

Баранов молчал. Не для политики и кабинетов трудился, думал, мечтал. Народу России, истинному отечеству искал доли…

Он не успел ответить. В горницу вошел Кусков. Не снимая шапки, то застегивая, то расстегивая пуговицу кафтана, Иван Александрович остановился у самого входа.

— Александр Андреевич, — сказал он тяжело и медленно. — Там фрегатный мичман, тот самый, бесчинствами занимается. И приятели с ним… Будошника с палисада скинули — «на караул» не взял. Двух колошских баб прихватили, ключи от рому у Серафимы вырвали. Кладовку открыли.

Кусков передохнул, не в силах справиться с накопившимся возмущением. Круль забыл о беседе, с любопытством привстал, глядя снизу вверх на взбудораженного великана. Потом обернулся к Баранову.

Правитель продолжал молча сидеть у камина. Уже не один день стоял корабль в гавани, но командир держал себя так, словно прибыл в иноземный порт. Никто не являлся за распоряжениями, корабль до сих пор полностью не разгрузили. Капитан-лейтенант не желал подчиняться гражданскому чину, да еще купцу… Рагозинская братия совсем перестала стесняться, особенно после того, как командир фрегата отменил приказ об аресте мичмана и поссорился со своим помощником.

И это было в те дни, когда корабли Лисянского, Хвостова и Давыдова прославляли русское имя, когда каждое судно из Санкт-Петербурга, Кронштадта он ждал с горделивой радостью и мечтал поставить в пример всем чужеземцам, показать диким…

— Прикажи арестовать виновных, — сказал, наконец, Баранов.

Он произнес это тихо, спокойно, словно отдавал обычную команду. Но и Кусков, и Круль заметили, как осунулось его лицо, еще больше сгорбилась спина.

Распоряжение было такой необычайной важности, что Кусков на минуту опешил. Потом, спохватившись, направился выполнят приказ. Зато доктор Круль ликовал. Заносчивость офицеров его мало трогала, во время пути он достаточно успел перессорить их между собой, но твердость, выказанная Барановым, сила духа и воли убедили его окончательно, что правитель — человек, с которым можно совершать большие дела. И, кроме того, разыгрывался настоящий скандал. К ним бывший лекарь всегда был неравнодушен.

После ухода Кускова в зале стало совсем тихо. Билась о стекло и звенела жирная муха, треснуло просыхающее бревно. Баранов сидел к доктору спиной, и теперь видно было, как напряглись все его мышцы. Точно правитель ждал нового удара.

Круль тоже притих. Однако долго без движения высидеть не мог, события разворачивались слишком стремительно. Поднявшись с табурета, на который присел во время посещения Ивана Александровича, доктор кашлянул, пробежался к двери, хотел выглянуть, но под окнами раздались крики, шум, прогремели стремительные шаги. Затем обе половинки двери распахнулись, и в горницу ступил, придерживая тяжелую саблю, капитан-лейтенант.

Командир фрегата был совершенно бледен. Даже кончики пальцев, которыми он сжимал ножны палаша, стали мертвенно-бледными. Тряслись губы.

— Вы… сударь… — сказал он, с трудом переводя дыхание и стараясь держаться спокойно, — изволили арестовать моих офицеров… За предерзостный акт…

Спокойствия не получалось. Руки дрожали, судорога покривила рот, обмякли и казались приклеенными длинные бакенбарды. Несколько секунд капитан не мог продолжать.

— Господин купец… — усилием воли он, наконец, заставил себя отдышаться, шагнул к очагу. Лицо и шея его вспотели, медленно наливались кровью. — Вы слишком много здесь распоряжались. Сей же минут приказываю явиться на судно. Неслыханное и дерзкое оскорбление его величества государя императора… Всего российского флота…

Капитан вдруг запнулся, открыл рот, судорожно глотнул воздух. Потом закричал пронзительно:

— Немедля освободить! Холоп! Торговая крыса!..

— Молчать!

В первый раз Баранов возвысил голос. Маленький и седой, с заложенными за спину руками, он поднялся перед взбесившимся командиром. Голова правителя была низко опущена, сузились и посветлели зрачки глаз. Круль даже отодвинулся. Таким Баранова он еще не видел.

— И купецкое звание не есть подлое и бесчестное, — сказал правитель размеренно и глухо. — Корпус их составляет важную государственную подпору… Я всегда в особенную честь себе вменяю и вменять буду именоваться оным…