Андрей вскочил, натянул валенки и выбежал во двор, чтобы обтереться свежим, выпавшим за ночь снегом. Радостное душевное состояние усилилось от приятно бодрящего ощущения.

Натянув на разгоряченное тело нахолодавшую рубаху, он побежал к поленнице дров. Обычно Андрей вместо утренней зарядки любил наколоть и наносить дров, очистить крыльцо от снега. Ему нравилось наблюдать довольное лицо доброй немки. Кофе после такой зарядки всегда казался необыкновенно вкусным.

Вот и сейчас, когда заспанная Матильда после десятидневного отсутствия Андрея впервые увидела его и, изумленно вскрикнув, бросилась варить свой «коф», агроном окончательно почувствовал себя дома. Он несколько раз глубоко вдохнул морозный, пахнущий расколотым спелым арбузом воздух и засмеялся.

На работу после поездки главный агроном набросился с жадностью. В конторе скопился ворох бумаг, к которым Творогов, при врожденной его осторожности, не решался приступать «без хозяина».

Теперь знакомые по Москве собратья, «чиновные агрономы», незримо обступили Андрея. Но сегодня обилие предписаний и давно известных указаний не раздражало его.

— Это что, опять о снегозадержании? В который уж раз! Вот нечего людям делать… Сообщите им, Петр Павлович, что даже на выдувах снег у нас нынче метровой толщины.

— Андрей Никодимыч, у Ошкурниковой с председателем опять перепалка из-за коня вышла. Уж и закатила она ему концерт!

Не переставая работать, Андрей выслушивал рассказы плановика (Творогов любил позлословить). Ворох бумаг таял.

— А как вы думаете, Петр Павлович, — добродушно улыбаясь, спросил он старика, — насчет того, чтобы искоренить еще одну застарелую вашу косность: начать подготовку семян немедленно?

Лицо Творогова вытянулось, губы обиженно скривились.

— Вы что-то, Андрей Никодимыч, фантазируете, — попробовал отшутиться Петр Павлович.

— То есть как же фантазирую, когда две зерноочистительные машины всю зиму ржавеют, а очистку семян по старинке относим чуть ли не на канун сева?

— Помилуйте, кто же согласится сейчас дать рабочие руки?

— А мы попробуем! Я вот сегодня же переговорю об этом с Верой Александровной. И уверен, красноурожаевцы начнут первыми. Полевые бригадиры привыкли собак кормить, когда на охоту ехать, а мы с вами, Петр Павлович, должны вырабатывать у них совсем другие навыки. — И, вспомнив слова Леонтьева, Андрей добавил: — То, что можно сделать сегодня, никогда не откладывай до завтра.

Было всего только четыре часа, хотя Матильда уже включила свет.

«Черт знает, что это со временем сегодня! — Андрей откинулся на стуле. — Целую вечность не видались!»

Милые серые глаза… Казалось, только любовь и нежность жили в них. Залитые счастливым румянцем щеки, черные, с синеватым отливом локоны…

Андрею не хотелось вспоминать о размолвке с Верой в тот вечер, когда она провожала его, не хотелось думать, что она обиделась и, вероятно, поэтому не появлялась в конторе МТС.

Пережитое с Верой в первые месяцы казалось ему сейчас таким расчудесным, что лишиться всего этого так, за здорово живешь, было бы ужасно глупо.

«В сущности, я же ничего обидного не сказал ей тогда… А Неточка теперь совсем, совсем для меня не существует. Да, наконец, я расскажу ей о Неточке. Конечно, расскажу…»

Андрей посмотрел на часы. Было без пяти минут пять. «В пять у нее начало. Пока соберусь, пока иду…»

Но, как ни старался он убедить себя, что между ними не произошло решительно ничего, чувство неловкости не проходило.

«Держался я тогда довольно глупо… Перешел даже с ней на «вы» и, кажется, не простился… Но ведь Вера умница, и не может же она до сих пор не простить мне этой заминки?.. Да и в чем я, собственно, виновен?.. Я только хотел чистосердечно сказать ей… сознаться, что когда-то был… — Даже с самим собой Андрей не мог, не хотел назвать сейчас свое чувство к Неточке любовью. — Как я мог любить такую… И совсем это не любовь была, а какой-то сплошной туман».

И все-таки холодок подступал к сердцу Андрея, когда он шагал по сильно выбитой, сугробистой дороге к Предгорному.

Надувы снега из белых на глазах становились сиреневыми, густо-фиолетовыми, голубыми. Высыпали звезды, из-за хребта выкатилась луна. Зимний вечер стремительно переходил в ночь. Деревня точно бежала навстречу. Через квартал — Верина школа. В домах зажглись огни. Свет из окон золотыми снопиками падал на пушистые белые завалинки. Как-то по-особенному хорош был этот безветренный лунный вечер. Леса и горы словно придвинулись к селу, манили в заколдованную свою глушь. Ими властно завладела зима: великая тишина царила там. Никогда в жизни лесистые горы, омытые лунным светом, не казались Андрею такими прекрасными.

«Взять бы сейчас две пары лыж и махнуть с Верой вон в тот глухой распадок! Только угонюсь ли за ней? Ведь я все-таки горожанин. А если отстану? Ну и пусть. Пусть обгонит… Даже рад буду…»

…Правление колхоза выросло перед глазами неожиданно.

Гулко и часто билось сердце.

Чтобы успокоиться, Андрей прошел мимо и вернулся. Окна в доме были ярко освещены. «Занимается, а я как неприкаянный шатаюсь». Но желание увидеть Веру было так велико, что Андрей решительно направился к крыльцу. «Вот сейчас открою и увижу».

Он уже держался за холодную дверную ручку. «А люди?.. Они уже по глазам, по лицу поймут все». И Андрей решил еще раз пройти мимо дома. «Если подождать, когда она кончит, и потом встретиться, будто случайно? И проводить…» Но он отверг эту мысль. «Что еще за комедия? Нет, лучше я погуляю часок и к концу занятий зайду. А потом вместе домой…» Андрей пошел на другую окраину села. Он совсем не чувствовал мороза, не замечал ни домов, ни встречных: перед ним все время стояло лицо Веры, каким оно запомнилось в последний вечер.

И вот он снова у дверей. Во рту пересохло, дышать трудно. За обшитой войлоком дверью тихо. «Ну, раз, два…» Андрей осторожно потянул на себя дверь, и она с пронзительным скрипом отворилась.

Прямо против входа, в большой комнате, где обычно проходили общие собрания колхоза, Андрей увидел Веру. Она держала в руках какой-то плакат. Сидящие спиной к вошедшему люди повернули головы.

«Мешаю! Дернуло же ввалиться до перерыва!» Но деваться было некуда: Андрей прикрыл за собой дверь и снял шапку.

Вера уронила плакат, наклонилась за ним, подняла и опять выпустила из ослабевших рук. В ее светлых глазах, как утренняя росинка на солнце, блеснула слеза и тотчас исчезла. К счастью, никто, кроме Андрея, не заметил этого: все смотрели на главного агронома.

Андрей молча, с достоинством поклонился и сел на заднюю скамью.

— Продолжайте, Вера Александровна, я посижу, послушаю. Я зашел… Мне очень интересно… Хочется ваш опыт распространить… — Чувствуя, что весь багровеет, Андрей опустил глаза.

Вера забыла, о чем она только что говорила. Мучительно силилась вспомнить, но, так и не вспомнив, словно проверяя внимание слушателей, спросила Наташу Бахареву:

— Ну, вот хоть вы, Наташа, скажите, на чем я остановилась?

Круглолицая, румяная девушка встала и от растерянности только моргала глазами.

— Ну, как же это так, Наташа? — Вера укоризненно покачала головой.

Со скамьи поднялся дед Беркутов.

— Вера Александровна, дозволь внучку выручить.

— Пожалуйста, Агафон Микулович.

— Ты говорила о квадратно-гнездовой посадке картошки и показывала, как пропашной трактор «Белая Русь» обрабатывает промежрядья, — ответил дед и, довольный, сел.

— Правильно. Я только что демонстрировала вам продольное и поперечное рыхление междурядий картофеля, посеянного картофелесажальной машиной марки «СКГ-4». Ну, а теперь, Наташа, не припомнишь ли, почему я стала показывать вам этот плакат, и вообще все начало моей беседы…

— Теперь вспомнила, Вера Александровна, — обрадовалась Наташа. — Нынешней весной мы будем сажать картошку квадратным способом. И даже не только картошку, а и подсолнушки и кукурузу. Как есть он, этот квадратный способ, наибольше доходчивый, а также дозволяет ослобонить колхозные руки от прополки тяпкой и возлагает все это на чугунные крыльцы машин…