Вера старалась скрыть свою радость и не могла.

Ехали по давно убранным полям, а ни на одном из них стерня не была взлущена. Андрей замолчал, лицо его нахмурилось, и Вера поняла: рассердился, что поля не взлущены сразу после уборки.

— Казалось бы, такая азбучная истина, — заговорил Андрей с раздражением, — а потом сами же плачут: «Сорняки задавили!»

Пытаясь отвлечь его, Вера завела речь о любимейшем его ученом, Тимирязеве, о котором Андрей всегда говорил охотно и как-то особенно радостно:

— Я вчера снова перечитывала главу Климента Аркадьевича о росте. Помните, Андрей Никодимович, как она начинается? Я дословно помню: «В поэтических сказаниях некоторых народов Севера богам и вещим людям приписывается способность не только видеть, даже чутким ухом «слышать травы прозябание»…»

Расчет Веры оправдался: Андрей быстро повернулся к ней и заговорил с увлечением:

— Меня больше всего потрясают четвертая и пятая главы — о корне и листе растения…

В эту минуту спокойный буланый меринок Андрея неожиданно подпрыгнул и рванул в сторону так, что чуть не сбил с ног горячего, норовистого Курагая. Андрей вылетел из седла на скользкую, глинистую, усыпанную мелкими камнями тропинку крутого спуска. Правая его нога застряла в стремени.

Под крутиком шумела речка Бобровка, вздувшаяся после осенних дождей; она сорвала мост, и на его месте зиял провал с кипящей меж валунов водой. Вскидывая задними ногами, маштак волочил Андрея к провалу.

Вера спрыгнула с Курагая и повисла на поводу взбесившегося буланого конька. Мгновение ей казалось, что она вместе с волочащимся в стремени Андреем и храпящим маштаком скатится в пролом. Но вот ноги ее уперлись во что-то твердое, и она, напрягая все силы, почувствовала, что удерживает на своей груди непомерную тяжесть.

Близость провала Вера ощутила только тогда, когда ей удалось повернуть скользящего с крутика коня на отвороток к броду и когда она высвободила из стремени ногу Андрея. Остальное происходило словно во сне. Как промывала Андрею раны и, разорвав косынку, бинтовала ему голову, Вера плохо помнит.

Доставить раненого ей помогли возвращавшиеся по той же тропинке с колхозной пасеки два старика. С трудом усадив Андрея на лошадь, пасечники хотели везти его в больницу, но он неожиданно запротестовал и успокоился, только когда Вера сказала:

— Хорошо, хорошо… — Вере хотелось добавить «милый», но она сдержалась. — Я повезу тебя домой.

У пойманного буланого меринка обнаружили несколько ран под брюхом: оказывается, конь наступил на конец колючей боярышниковой ветки, и она, спружинив, ударила маштака по животу.

— Бывает, что и до кишок распарывает таким случаем, В рубашке, видать, родилась, дочка, уберегла мужа. На эдаком крутике в таком разе только бы мокренько осталось, — сказал старый пасечник.

Она ничего не ответила старику, лишь опасливо покосилась на Андрея. Но тот, казалось, ничего не слышал.

В сумерках добрались до МТС. Всю дорогу Вера поддерживала ослабевшего Андрея, ощущая под своей рукой каждое движение его сильного, горячего тела. Старики помогли Вере снять больного с седла и ввести в комнату. Она готова была ухаживать за ним, кажется, всю жизнь, но приехала врач Софья Марковна. Опытная женщина лишь только взглянула в глаза Веры — и поняла все.

Глава VI

Присланного вместо пьяницы Шпанова нового главного инженера, курносого белокурого Игоря Огурцова, все мастера ремонтной мастерской, точно сговорившись, стали звать «Огурцом». В его «зелености», в наивной доверчивости, в манере лихо носить шапчонку — во всем его облике было что-то задорное, как у молодого петушка. И, как петушок, он часто срывался с голоса.

Уж очень он был молод, не только годами, а и сердцем и характером, обидно неустойчив: быстро соглашался с чужим мнением, если только оно было высказано авторитетным тоном. За всякое дело Игорь брался, не обдумав его как следует, но с неизменным жаром.

— Мигом! Эт-то мы мигом! — говорил он обычно.

И только много позже убеждался, что дело, за которое так легко брался, «мигом» сделать нельзя. И когда ему намекали на это, он смущенно краснел и забавно, по-ребячьи, шмыгал носом.

Многое искупал юношеский его задор, горячее желание как можно быстрее наладить захламленное, расстроенное хозяйство ремонтных мастерских. И частые ошибки прощались ему за искренность добрых намерений.

— Старанье-то у него золотое, а вот розмыслу не хватает. Разок-другой расшибет нос — повзрослеет. У молодого учеба на боках, — говорили о нем механизаторы.

Хозяйство же Игорю Огурцову действительно досталось «аховое». Мастерская — четыре стены. Тракторный парк в подъем зяби наполовину не работал. Надвигалась зима. С покрытых первым снегом полей трактористы потащили «Огурцу», по фигуральному выражению мастеров, «трактора в мешках» — на ремонт. А над мастерской — морозное небо.

Стали «мигом» крыть крышу, делать и вставлять рамы и двери в большой кирпичный корпус. Но нагрянула новая беда.

Своего предшественника, горького пьяницу, мстительного, вконец разложившегося человека, доверчивый Огурцов оставил на должности контролера по ремонту. И Шпаков с первых же дней стал обдуманно пакостить.

— Начинай ремонт с колесных тракторов, — посоветовал Шпанов Игорю.

— Очень хорошо! — согласился Огурцов и отдал приказ о ремонте колесных тракторов.

Мастерские завалили деталями разобранных колесных тракторов, и тут оказалось, что к ним нет запасных частей, заявку на которые составлял Шпанов. Все наличные средства он загнал на «неликвиды». Одних только «шпор» выписал пятьсот штук, а их требовалось всего пятьдесят.

Шпанов посоветовал Огурцову оборудовать мастерскую новыми верстаками и стеллажами. Огурцов загорелся: «Мигом!» — и приказал все старые верстаки и стеллажи выбросить. Выбросили, а новые сделать было не из чего. И «Огурец» отдал новый приказ: «Затаскивать старые верстаки и стеллажи».

— И вот, Андрей Никодимович, денежную статью мы на ненужные запчасти ахнули: остались, как говорится, без копья. Да и нужных запчастей в Гутапе, будь он тысячу раз проклят, этот распронесчастный Гутап, никаких нет. Кочкин уехал на совещание в край. По слухам, чертит на свободе спирали. — Игорь любил щегольнуть подхваченным на лету хлестким словцом. — Что мне теперь делать, Андрей Никодимович?

— Первым долгом выбей из мастерской Шпанова. Второе — немедленно иди к секретарю партийной организации. Собирайте всех партийцев, комсомольцев, стариков мастеров, — одним словом, большой хурал. Посоветуйтесь. Выход найдется.

Все еще сильно припадавший на правую ногу, Андрей, поддерживаемый Верой, направился в мастерскую, откуда доносился гул множества голосов.

О кадрах надежных механизаторов, о ремонте тракторного парка главный агроном не раз думал во время своей болезни.

«На Игоря надежда маленькая, значит, и на этот участок необходимо налечь. Главный агроном с хромающими тракторами в посевную — все равно что командир с подбитыми пушками…»

С волнением Андрей открыл дверь мастерской. Собравшиеся разместились на верстаках, на грудах тракторных деталей. Посредине — стол, за столом — председательствующий Огурцов в сбитой на затылок шапчонке, рядом — секретарь партбюро слесарь Евстафьев и несколько усатых стариков в засаленных до блеска фуфайках. Тут же был и курчавый черноволосый «Поль Робсон» — Шукайло.

На скамье потеснились: Андрей с Верой сели за некрашеный, испачканный маслом стол.

В мутные окна мастерской били струи сухого, сыпучего снега: разыгрывалась первая пурга. Вместе с входящими она врывалась в большое помещение облаками морозной пыли.

Холодно и грязно было на дворе, холод и грязь царили в неотапливаемой мастерской. Пар от дыхания людей вспыхивал султанчиками и таял. Механизаторы негромко переговаривались. Кое-кто пробовал шутить, но веселья не было: все отлично понимали серьезность положения МТС. Игорь объявил собрание открытым.