Топ-топ-топ, забарабанило что-то над головой. Сверху труха посыпалась. Это по лестнице пробежал кто-то. Мальчишка, наверно.

Топ-топ-топ, топ-топ-топ, топ-топ-топ!

Совсем Борьку запорошило. Да что они там? Топают, как стадо слонов. Встряхнулся, опять листает.

То-оп, то-оп. Это взрослый идёт. Ничего не сыплется, можно спокойно сидеть.

Вот она басня «Лебедь, щука и рак». Прочитал первые строки: «Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдёт, и выйдет из него не дело, только мука».

«Ишь ты, басня какая, про согласье в товарищах, — думает Борька, — писатели про всё пишут. Чего им не писать! А учить надо, потому что задали. Эх…»

И он тихонько забубнил: «Когда в товарищах согласья нет, когда в товарищах…»

На выручку!

А в Лёвкином огороде, прямо в крапиве, изнывали трое. Им казалось, что Борька ушёл сто лет назад и уже тысячу лет не возвращается. За это время до другой планеты можно было пешком дойти и обратно придти.

Больше всех волновался Лёвка. Нет, не мог он выдерживать такое бесцельное сидение в огороде. Может, с Борькой случилось что-нибудь? А они сидят здесь в бурьяне и ждут. Лёвка вскочил. Футбольный мяч вместе с Лёвкиным туловищем стал перелезать через забор. Степан поймал Лёвку за ногу и потащил вниз.

— Куда?

— В школу! В автомат! Борьку спасать! На выручку!

— Да ничего с ним не случится!

— Почему это со мной случается, а с ним не случится?

— Потому что ты всюду суёшься, а Борька не такой, чтобы рисковать. Вернётся, как миленький.

Это было верно. Борька рисковать не будет. Лёвка сел прямо на крапиву и даже не почувствовал, как она жжётся, до того ему хотелось что-то делать, а не сидеть, глядя на Стёпкин поплавок.

— Тяв, тяв, тяв! — донеслось с грядок.

Стёпа вздрогнул и пригнулся к земле.

— Пылесос! — обрадовался Лёвка. — Иди сюда.

Пёс услышал хозяйский голос и радостно кинулся в бурьян. Подбежал, но вдруг лохматая чёрная, вся в паутине морда замерла, выразив крайнее удивление. Уши настороженно поднялись. На каждом из них сидело по репью, будто Пылесос нацепил клипсы. Вертевшийся, как пропеллер, хвост остановился. Пёс ничего не мог понять. Что такое? По его собачьему мнению, это был Лёвка. Ну, конечно, его хозяин Лёвка. И голос был его, и руки его, и ноги его и даже дырка на штанине тоже Лёвкина. Пылесос отлично помнил: она, эта дырка, родилась от его, Пылесосиных, зубов, когда он с хозяином по траве катался. А главное — запах был хозяйский. Значит, это Лёвка. Но голова? Голова явно чужая. Но вот Пылесос повёл ухом.

«А что особенного, — подумал он, — Лёвка переменил голову. И всё. Что тут странного? Люди всё могут. Они чудные, эти существа — люди. Они даже кошек любят, а не только меняют головы».

Чёрные лохматые уши дружелюбно опустились, а хвост опять завертелся, как пропеллер.

— Пылесосина, айда со мной Борьку искать!

— И-и-и, — взвизгнул пёс, и теперь уже не только хвост, а весь лохматый зад стал весело вилять хозяину.

Лёвка перемахнул через забор, Пылесос юркнул в дыру, которую сам на днях вырыл, и вот уже оба в переулке.

— Уа, уа!

Лёвка оглянулся, а над забором в Лидкиной-калиткиной руке букет из лопухов маячит. Взял букет, подумал: молодец девчонка, а я и забыл про букет.

Потом через забор полетела косынка. Та самая косынка, на которой были напечатаны разноцветные девчонки, кто головой вверх, кто вниз, кто вбок.

— Повяжись, будто зубы болят, — услыхал он Стёпин голос с той стороны забора.

Что поделаешь? Лёвка вздохнул, повязался девчачьей косынкой и натянул поглубже лопушиную шапку. В щели между досками забора блестел Лидкин глаз.

— Уа, уа, — одобрил Лёвку ясельный голосок.

— Тяв-тяв-тяв! — повторил Пылесос и вместе с хозяином помчался по переулку.

Пусть дразнятся

Стёпа-поплавок и Лидка-калитка остались вдвоём. Лидка нашла в заборе большую дыру от вывалившегося сучка и всё время глядела в переулок.

Степан тоже мог бы найти место, откуда виден переулок, но на поплавке совершенно неизвестно, где были глаза. Он всё отлично видел вокруг себя, но самих глаз нащупать не мог. Водил, водил поплавком около щёлки в заборе и только раз на полминутки увидел переулок, а потом снова сбился с этой щёлки. Угрюмый, он сел на землю, прислонясь к забору спиной.

Сколько прошло времени — неизвестно. Может быть, несколько минут, а может, полдня. Вдруг Калитка потянула Степана за рукав и отодвинулась от круглой дырки в заборе. Поплавок понял, что она предлагает ему посмотреть в переулок. Дыра была большая, и он быстрее, чем щель, нашёл её не видным никому глазом.

По переулку шла белобрысая девчонка. Нос у неё был до того курносый, что без смеха невозможно смотреть. Стёпа сейчас же расхохотался и потерял дыру. Лидка тихонько уакала над его поплавком и продолжала дёргать за рукав. Видно, она хотела сказать что-то дельное. Девчонки, по мнению Степана, были способны на это. Но ведь объяснить Лидка ничего не могла. Вот беда. Она снова приложила глаз к дыре и, заволновалась: курносая девчонка, мелькая белыми тапочками, уже прошла мимо них и с каждым шагом становилась всё дальше и дальше. Сейчас совсем уйдёт.

— Уа-а-а! — во весь голос заорала Лидка.

Крик вырвался у неё неожиданно: ведь это была знакомая девчонка, и Калитка хотела крикнуть: «Лариска-а!», а получилось «уа-а-а!». И от обиды, что она слова не может сказать по-человечески, Лидка заревела на весь огород и переулок впридачу. А рёв-то у неё был тоже ясельный, уашный.

Белобрысая девчонка остановилась. Прислушалась, обернулась и подошла к забору. Там, за забором, кроме детского плача, слышалась какая-то возня. (Это Степан пытался запихнуть соску в Лидкин рот.)

— Замолчи ты, замолчи, ненормальная! Кому говорят!

— Эй, кто там ребёнка мучает?! — забарабанила в забор курносая.

Стёпа сейчас же бросил Лидку и в страхе прижался спиной к забору. А Лидка от такого громкого рёва сразу не могла остановиться и продолжала всхлипывать, хотя уже наполовину тише.

Белобрысая всё барабанила и барабанила кулаком в забор. У Степана в поплавке даже звон пошёл. И зачем он прижался к забору? Уползти бы куда-нибудь подальше, но шевелиться он боялся. А чего он, собственно говоря, боится? Что ему может сделать какая-то незнакомая белобрысая девчонка? Ничего не может. Ну абсолютно же ничего. И Степан пошевелился. Отодвинулся от забора. Звенеть в поплавке перестало.

Так у Стёпки бывало всегда. Сначала испугается, задрожит, а потом разберётся, что к чему, и страх проходит.

«А может, она надёжная? — вдруг подумал он. — Взять да и попросить её помочь. Ещё неизвестно, что Борис и Лёвка сделать сумеют».

— Эй, чего, барабанишь? Забор трясётся! — подал голос Степан.

— А ты не мучай ребёнка!

— А никто не мучает никакого ребёнка!

— Нет, мучаешь, я же слышу.

Степану показалось, что девчонка лезет на забор смотреть, как он мучает несуществующего ребёнка и стучит уже не руками, а ногами. Он даже поплавок вверх поднял посмотреть, не видна ли её голова. Но головы над забором пока не было.

— Знаешь что? Перестань стучать, я тебе дело скажу.

— Какое дело?

Стук прекратился.

— Иди вон туда, на угол, я там скажу.

И Степан на четвереньках пополз к углу забора, где росла такая густющая, такая высоченная крапивища, что верхушки её смотрели в переулок через забор. Уж в том месте девчонка ни за что на забор не полезет: побоится крапивы.

Следом за Степаном поползла и Лидка. Она уже не очень всхлипывала.

Вот они, совершенно обкрапивленные, долезли до угла. Белобрысая девчонка, которая давно была там, заметила, что верхушки крапивы в углу зашевелились.

— Ну, что? Какое дело?

— Вот, понимаешь… — Степан замолчал.

Если бы здесь были Лёвка или Борис или у Лидки нормальная голова, то они живо объяснили бы всё, как надо. А он, Степан, не умел рассказывать. По натуре он был очень тихий и молчаливый парень, этот Стёпа-поплавок. Ну как, какими словами всё объяснить? Лидке он погрозил пальцем, чтоб молчала, а то всё дело испортит.