Узленко боится, как бы не выкатилась слеза: поднялся, поблагодарил — и скорей, скорей и пятую группу, предупредить. Но ведь поздно!..

Бежит старик, не по тропам, а напрямик, через кручи, ущелья: «Скорей, скорей; опоздаешь — все погибнут»…

Прибежал на бивак под Абрау — ноги не держат, весь мокрый, всколоченный. Никого. Где же, где они? Два дня прошло — и пусто, только банки из под консервов, бумага, гильзы от патрон валяются… Мертво вокруг…

Излазил хутора вокруг — крестьяне напуганы, говорят шопотом, оглядываются: всех, кто помогал зеленым, белые арестовали, погнали в Абрау, там порют и вешают. Один не выдержал порки, выдал место, где лежат больные.

Побежал Узленко с двумя крестьянами, перетащил больных в другое место, а вслед кавалерия по ущелью скачет, взбирается на хребты…

На следующий дань Узленко подобрал 18 больных, которые могли ходить, и повел их звериными тропами к Геленджику: наверно, группа туда ушла, если не разгромлена. За остальными больными попросил крестьян ухаживать.

Выбрались к железной дороге — весело стало, отсюда во все стороны пути открыты, — засели в кустах, послали в город за помощью. Дождались до вечера, смотрят — бабы с корзинками между кустами мелькают платочками. Нанесли хлеба, молока, пирожков, яиц. Разложили, угощают, а сами слезу смахивают: у каждой если не муж, так сын у зеленых. Наелись товарищи — и в путь.

Здесь и узнали они, что латыш-студент, которого Зелимхан в город послал, арестован.

Пришла пятая к первой группе, сидевшей под Бабичевым перевалом; спрашивают местных:

— Получили приказ о наступлении?

А те перепухли от сна, всклокочены, в подштанниках стоят.

— Получили… Нам приказано было итти за цементный зарод, к будке астронома.

— Что же не пошли, нас чуть-чуть не покрошили, еле ноги унесли?

— Да так, не пошли…

Соединились. Выбрали командиром Горчакова. Он и отказывался — новый он здесь, мест не знает, — да зеленые настояли.

И зажили вместе. Теперь соединились две родственные группы, нет между ними второй, домовитой, да и первая помнит, как она дала разгромить четвертую, когда почти целый день митинговала: принять или не принять; теперь, надолго ли только, зажили мирно: первая пятую не выживает.

Ах, как хорошо стало! Зеленые пятой группы день и ночь спят, развалившись на траве, подостлав под себя шинели. Проснется кто, распухшие глаза продерет: «Где я?» — и расплывается в улыбке: «Это не Абрау, тут можно спокойно спать, тут шпиков нет: все местные, все друг друга хорошо знают. Там-то, небось, рыскают: лакомый кусок упустили». Свалится на другой бок или отползет в тень, если солнце щекотать начнет, — и опять спать. Ну, когда на обед позовут — поднимутся. Побегут к ручейку — вода ледяная, прозрачная, бодрит. — Наскоро освежатся, обрызгаются, а другой весь обольется, чтоб аппетит больше разжечь: народ все культурный, немало «французов», даже французская речь иногда слышится. Наедятся, пошатаются, побалагурят — и опять отсыпаться. Высоко над головой шелестит шапка листвы, а под листвой ветерок ласкает.

Гулкая раскатистая стрельба беспорядочной барабанной дробью разносится по лесу. Где-то за горой, у шоссе или дальше у моря, идет бой. С горы торопливо, тревожно спускается длинная толпа зеленых. Придерживая за ремни винтовки, чтоб не колотили спину, зеленые временами срываются и скачут легко, вприпрыжку, а на крутых склонах упрямо сдерживают разбег, перебирая часто ногами и врезаясь каблуками в землю. Сквозь листву вековых дубов и буков пробиваются лучи жаркого августовского солнца. Хорошо в лесу. Привольно, прохладно. А зеленые, разгоряченные быстрой ходьбой, промокли от пота, задыхаются от жары, распахивают френчи, рвут вороты гимнастерок.

Впереди толпы шагает Горчаков во френче. За плечом — карабин, за поясом в кобуре — наган. Рядом с ним мягко семенит в своих постолах бородатый зеленый второй группы; он возбужденно, отрывисто говорит, беспрерывно оглядываясь в сторону Горчакова.

— Ну, и жара будет нам!.. Вот и пришло… Корпус Кутепова на нас погнали…

— Брехня… Это вам с пересыпу причудилось.

— Да как же, товарищ Горчаков… Со всех сторон войска лезут в горы… из Новороссийска, из Катеринодара, из Туапсе, из Зеленчика… Все люди говорют…

— Брехня. Не нагоняй паники без толку. Кутепов под Орлом, — и, обернувшись к толпе, крикнул: — Не отставать!

— Ну, как же… Ребята своими глазами приказ ихний читали… Дескать, сдавайтесь все зеленые… со своим штабом… с командным и политическим составом… Три дня сроку, а не то, говорют, Деникин приказал… «снять с фронта… наилучших 60 000 бойцов… для немедленной ликвидации банд Черноморья»…

— Держи карман шире: птичка влетит… И по ком они стреляют!.. — досадливо проговорил Горчаков. — Сколько вас там?

— Да никого почти… На Фальшивом 13… да на Мезыбку итти собирались, чтоб шоссе запереть, человек 12… Остальные в отлучке.

— Ш-шатаются по гостям, коблы…

— Известное дело. Дисциплина у нас какая… Вчера письмо лысогорцам написали… Да ведь они семьи охраняют… Человек 10–1 5 придет — и за то спасибо… Наверно, пришли уже… Вчера целый день разведки кадетские по горам вокруг Зеленчика лазили… Такую стрельбу подняли… Как где завидели в кустах человека или козу — и давай по них жарить.

— Да ты верно говоришь, что белых здесь полторы тысячи?

— Еще бы не верно… Сходи за Широкую щель — сам с горы увидишь… Около железного моста сбились, если уже не полезли в горы… А броневиков, грузовиков сколько!.. Артиллерия, кавалерия!.. Постой… — и он замедлил шаг. — Вот тут место хорошее для засады… на круче над дорогой. В молодняке спрячетесь, обстрел хороший, видно далеко.

— А ну, давай посмотрим, — и, обернувшись к толпе, Горчаков поднял руку, давая знак остановиться у дороги.

Они медленно, тяжело поднялись на небольшой кряж, забрались в чащу молодняка и, скрытые в нем по плечи, начали совещаться. Толпа зеленых быстро подтянулась к передним, выросла у дороги, внизу; послышался сдержанный кашель, принялись сворачивать папиросы, закуривать.

Горчаков спустился вместе с зеленым второй группы к толпе и подал ему на прощание руку:

— Так ты передай своим бородачам, чтобы держались. К шоссе за Широкую щель пошел с первой группой Гринченко. В случае навалятся на вас белые, он в тыл им ударит. А я разбросаю свою пятую в засады. Связь со мной держите.

— Добре, добре, — откланялся всем зеленым: — Прощевайте, ребята, може не увидимся. Вы уж постарайтесь: на вас вся надёжа.

Из толпы раздались ободряющие голоса:

— Ничего, отец, зададим им перцу. В обиду не дадим вас.

— Передавай привет своим.

Зеленый второй группы быстро направился через гору на Мезыбку. Горчаков же, оставив с собой человек сто, разослал остальных двести партиями по 30–50 человек в засады — к шоссе, в Широкую щель, к Адербиевке и за Адербиевку к Волчьим воротам. Разослал и разведки. Приказал держать с ним связь и доносить о ходе боя.

Тем временем оставшиеся с ним зеленые разбрелись по молодняку и у опушки его, чтоб видеть врага, улеглись в цепь.

А барабанная дробь выстрелов вдруг оживилась, взбудоражила горы, эхо перебрасывало звуки, как гигантские мячи, назад, лес гудел, как чугунные пластины от ударов.

Зеленые из засады, отдохнув, приподнимались на колени, внимательно вслушивались, садились, закуривали, собирались в кучки и, сидя, заводили разговоры.

— А стрельба ведь дальше. Либо вторая с третьей расхрабрились и погнали белых, либо Гринченко ударил в тыл.

— А може самому Гринченко зашли в тыл. Сиди тут и гадай.

— Вот и отдохнули… твою в корень… Две недельки посидели — и пожалуйте бриться… А мне так сдается, что белые из-за нашей пятой группы такую бучу тут подняли. Как же, под Новороссийском не удалось им слопать нас, а тут мы в самом сердце зеленых. И Петренко близко. И шпиков сюда не загонишь.