Люди Осмуса покинули вырубку раньше других, чтоб не опоздать на свой праздник. Поторопился уйти и Тамм, у него ведь еще работала на полях одна бригада. Поспешили домой и некоторые другие, но большинство людей осталось.

Воздух был чист и прозрачен, голоса разносились далеко-далеко. Солнце скрылось за лесом, мягкие сумерки окутали людей, дома и деревья, а в Туликсааре все еще играла гармошка, все еще пели песни и плясали, и порой звонко взвизгивали девушки, когда парни, закружив их, отрывали от земли.

Реммельгасу уже пора было уходить, но он все медлил: ему больше улыбалось остаться на весь вечер здесь, среди этих весельчаков, так славно потрудившихся днем, чем тащиться на пиршество в народный дом. Однако нельзя было не пойти туда. Если бы отношения между лесничеством и лесопунктом не были такими натянутыми, тогда дело другое, тогда бы никто и внимания не обратил на его отсутствие, которое в данном случае Осмус наверняка расценит, как проявление недоброжелательства.

— Схожу часика на два, — сказал он на прощанье Нугису. — Побудь здесь пока за хозяина. А вы — за хозяйку, — обратился он к Анне.

— Пока? — спросила она. — Неужели вы думаете вернуться? Вряд ли. Ведь там такое веселье и столько красивых женщин!

«Так вам хотелось бы, чтобы я поскорей вернулся?» — чуть было не спросил Реммельгас, но, посмотрев на серьезное лицо старого Нугиса, удержался. Его, однако, утешил взгляд девушки, такой красноречивый, что он потом думал о нем весь вечер.

У народного дома Реммельгас на минутку остановился. Конечно, он опоздал: торжественная часть уже кончилась, из открытых окон вместе с синим табачным дымом вырывался на улицу гул голосов, звон стаканов, стук ножей и вилок.

В небольшом зале вдоль трех стен стояли столы, лишь одна сторона оставалась свободной. Взад и вперед сновали женщины в белых передниках. Судя по тому, что люди разговаривали друг с другом еще негромко и неторопливо, пиршество началось совсем недавно. Все пока что вели себя крайне чинно: пододвигали соседям блюда, передавали бутылки и обменивались любезностями. Много курили и весьма умеренно ели, — разве что изредка подцепят вилкой кусочек колбасы или рыбы. Торопиться не следует, а то еще про тебя подумают, что в предвкушении банкета морил себя дома голодом.

Осмус сидел прямо против входа. На самом почетном месте. Заметив в дверях беспомощно озиравшегося Реммельгаса, он поднялся и крикнул, перекрывая гул голосов:

— Товарищ лесничий, пробирайтесь-ка сюда, ко мне! Пропустите лесничего, посторонитесь! — Когда же Реммельгас попытался сесть на ближайший свободный стул, Осмус взревел, как труба: — Нет, нет, не прячьтесь в угол! Ваше место тут, рядом со мной.

Реммельгас кое-как пробрался вперед. «Хорошо, что у меня не Осмусова комплекция, — подумал он, — не то нипочем не пролез бы между стеной и стульями».

Уже были провозглашены первые тосты и выпиты, как полагается, до дна первые рюмки. От этих ли опустошенных, как полагается, рюмок или от духоты, но лица у всех раскраснелись, а гул в зале усилился. Осмус заставил Реммельгаса опрокинуть «штрафную», предложил закусить угрем, винегретом и селедкой со сметаной и, не прерывая своей бурной деятельности, успел выразить сожаление по поводу того, что лесничий не смог прийти раньше. Затем он рассказал Реммельгасу о том, что было до его прихода.

— Я выступил с торжественной речью. Проанализировал причины достигнутых успехов и сурово раскритиковал ошибки и недостатки, которые препятствуют движению вперед и достижению еще больших успехов.

Затем выступили Киркма, один браковщик и двое рабочих. Осмусу очень хотелось, чтобы выступило по крайней мерей трое рабочих, но третий «сдрейфил». Все его поздравляли — как свои, так и прибывшее волостное начальство. Подъем достиг наивысшего предела, когда в конце зачитали его приказ и выдали премии.

— Аплодировали без конца. Все обещали, что в будущем году будут работать так же хорошо и даже еще лучше, чем в нынешнем! И я по лицам видел, что не обманут!

Все это Осмус выложил не сразу: он ухаживал за сидевшими по соседству гостями, приказывал заменять пустые блюда новыми, то и дело предлагал «последовать примеру древних эстонцев», то есть выпить. Время от времени он повторял Реммельгасу:

— Мы так ждали вас! Я раз десять спрашивал, не видал ли кто лесничего. Я хорошо знал, что у вас лесопосадки, но надеялся, что вы там все организуете и примчитесь сюда пораньше. Думал, что вы тоже выступите. Мы ведь соседи, да к тому же по одному делу мастера, как говорится.

На стол поставили блюда со свининой, с картошкой, с кислой капустой и жирной подливкой. Становилось жарко, мужчины расстегивали пиджаки, лица начинали краснеть, разгорались споры, голоса повышались…

Большинство соседей по столу было незнакомо Реммельгасу, и он почувствовал себя одиноко. Он чуть не вскочил от радости, встретившись взглядом с серьезными глазами Хельми Киркмы, сидевшей за столом напротив. Реммельгас радостно помахал ей рукой, Киркма улыбнулась. Осмус, занятый сотней дел, заметил его приветствие и погрозил пальцем.

— Ай-яй-яй, товарищ лесничий, очаровываете нашу красавицу, нашу недотрогу!

— Мы раза два встречались…

— Как же! Вы ведь сидели вместе на бревне у опушки и ворковали, словно голубки. Ха-ха-ха, отчего же такое испуганное лицо? Все мы только люди, не более того.

Прежде чем лесничий успел ответить, из сеней послышались крикливые голоса. Реммельгас недовольно нахмурился. В дверях появился Питкасте. У него был вид побитого вояки: одежда помята и вся в соломе, волосы, сколько он их ни приглаживает пятерней, торчат во все стороны, лицо хмурое и злое. Со всех сторон к нему полетели иронические, хоть и дружелюбные приветствия, все наперебой приглашали его к своему столу, но, не обращая ни на кого внимания, объездчик пробрался в самый дальний конец зала.

Осмус встал и произнес первую застольную речь. Он поблагодарил доблестных тружеников, которые помогли «руководимому мною лесопункту так успешно справиться с выполнением плана», обратился с приветствием к дорогим гостям, и к местным, и к приезжим. Говорил Осмус складно и, по доброму застольному обычаю, несколько шутливо. Он был в ударе: успех, премии, аплодисменты, вино — все это взбодрило его, обострило ощущение собственной силы и энергии. К концу речи голос его окреп, зазвучал душевно и сильно — его было слышно даже в соседних помещениях, где тоже сидел народ.

— Наступает лето, наступает пора, когда нам обычно удается перевести дух. Но говорю вам заранее, что в нынешнем году эта пора сильно сократится, так как нам скоро придется приступить к выполнению трудовых заданий следующего года. Ведь я и в следующем году не намерен уступать кому бы то ни было честь заведующего лучшим лесопунктом в уезде. В этом году мы обогнали Пуурманиский лесопункт всего лишь на один процент, поэтому надо быть начеку, чтобы нас не побили. Выпьем за новые успехи нашего лесопункта!

Все остальные ораторы тоже превозносили Куллиаруский лесопункт, и особенно его заведующего Рудольфа Осмуса. Весьма робко отмечая недостатки, сослуживцы обменивались взаимными похвалами и восторгами, не забывая скромно упомянуть и о самих себе. Настроение поднималось, гул усиливался, новым ораторам приходилось все дольше и дольше стучать по стакану вилкой или ложкой, чтобы установить тишину.

За соседним столом низкий бас затянул неторопливую песню, к нему примкнул высокий тенор, сбивающийся и нетерпеливый, — они не спелись, не нашли общего языка и умолкли.

Осмус наклонился к Реммельгасу.

— А вы не скажете несколько слов?

Направляясь сюда, Реммельгас и в самом деле предполагал выступить с небольшой речью. Он ведь думал, что попадет на торжественную часть, и тогда это было бы неизбежно. Но поскольку он угодил прямо на банкет, то всякая мысль о выступлении сразу же отпала, и даже более того: он уже давно подумывал, под каким бы предлогом ему подняться и незаметно улизнуть. Поэтому он отрицательно покачал головой. Осмус, словно не замечая этого, встал и позвенел бокалом о бокал.