— Алло! Алло! Макими? Говорит профессор Асквит. Я прошу к аппарату господина Юсгора.

— Я вас слушаю, профессор.

— А, Юсгор, здравствуйте. Я с удовольствием приветствую вас в вашем университете.

— Благодарю вас, господин профессор. Здравствуйте.

— Юсгор, я поздравляю вас с правильным решением.

— Я не совсем понимаю вас.

— Вы хорошо сделали, не соблазнившись предложением Карта. Молодчина! Как это вы его обрезали, отказываясь от золотого дождя? Ага, вспомнил. Пусть на родине идет каменный. Превосходно!

Юсгор многозначительно и недоуменно посмотрел на меня. Асквит знал о разговоре у Отэна Карта в таких подробностях, будто сам присутствовал при этом.

— Дорогой Юсгор, — продолжал Асквит. — Вы собираетесь в вудрумовские места?.. Что за черт! Почему там такой дикий треск? Алло! Алло! Макими? Юсгор?.. Ага, вот теперь хорошо… Юсгор, дорогой, вы хотите вылететь на поиски зародышей. Напрасно. Не теряйте сил и времени. В тайнике вы ничего не найдете.

— Вы очень любезны, профессор, но мы все же намерены совершить намеченное путешествие к тайнику. Меня трогает ваша забота, но, если мне не изменяет память, вы отличались способностью ставить свои интересы выше чьих бы то ни было. Откуда вдруг такой приступ альтруизма?

— Я не изменился, Юсгор, и не огорчаюсь по этому поводу. Вы правы: я и сейчас пекусь исключительно о собственных интересах. Просто мне не хочется, чтобы вы попусту теряли время, пробираясь к пустующему тайнику. Меня больше устроит, если вы продолжите работу, остроумно названную в Макими «подвигом Рокомо». Примите мой совет: плюньте на тайник и займитесь плазмой, коль скоро вы являетесь обладателем куска метеорита с силициевыми микровключениями…

Человеку присуще любопытство. Неизвестно, как пошел бы прогресс, если бы эта черта не была так сильна в человеке. Во всяком случае, открытий, книг и кинофильмов было бы меньше, а путешествия не занимали бы столь значительного места в жизни людей. Если не вдаваться в лингвистические тонкости, не обсуждать вопрос, где же грань между любопытством и любознательностью, то можно смело утверждать: в наше время для удовлетворения этих страстей человеческих изобретены отличные средства. Я имею в виду телевидение и вертолеты. Мне не раз приходилось пользоваться вертолетами, но только на Сеуноре я почувствовал, насколько это удобно. Начиная с полета над берегом, окаймленным узкой полосой беловатого кораллового песка, к которому вплотную подступали казаурины, издали похожие на наши ели, и кончая мрачными ущельями у самой вершины Сеунора, мы не отрывались от окошек. Под нами неистовствовали джунгли. Все такие же, как и пятьдесят, тысячу, десять тысяч лет тому назад, — хищные, безжалостные к человеку и все же пленяющие.

Горное ущелье, по которому мы пролетали, замыкалось почти отвесными скалами. С них низвергался поток воды. Быстрый, пенистый, рассыпающийся мириадами искр, радужно сверкавших на солнце. По обе стороны горной речки, клокотавшей внизу, на гребне обрывистых склонов высились перевитые лианами высокоствольные исполины с шатрообразной вершиной. Вряд ли кто взбирался когда-либо на их восьмидесятиметровые вершины. Мы это проделали запросто, медленно, словно на спокойном лифте, поднимаясь вдоль зеленой стены, рассматривая причудливые переплетения, яркие, огромные, порой растущие прямо из стволов цветы. Пилот доставил нам возможность вволю и безопасно насладиться созерцанием чудес дикого тропического леса. Впрочем, как мы поняли несколько позже, его неспешное прочесывание джунглей было вызвано не только желанием удовлетворить нашу любознательность, но и необходимостью найти подходящее место для посадки. Оказывается, это было не так-то просто. Однако пилот у нас был отменный, и мы довольно удачно приземлились на маленькой скалистой площадке.

Через полчаса мы добрались до места, обстоятельно описанного в завещании, нашли скалу, прикрытую большим плоским камнем, под которым должна быть лунка, и уже собирались с Юсгором отодвинуть ее, но Мурзаров попросил пока ничего не трогать. Он осмотрел все вокруг и начал нам пространно рассказывать о том, с какой скоростью в этих местах произрастает тропическая растительность. Казалось, он просто решил испытать наше терпение и выдержку. Покончив со своими ботаническими выкладками, профессор Мурзаров заявил:

— Под плитой, возможно, лунку мы обнаружим. Ну а зародыши?.. Зародышей там нет.

— Ханан Борисович, вы что же, пророчествуете?

— Вовсе нет. Я просто внимательно рассмотрел все здесь, прикинул, с какой скоростью прорастает этот, как его называют на Паутоо, наураз. Посмотрите, наураз обвил все вокруг, а у камня он реже, побеги не успели проникнуть в расщелину. Вот я и решил: примерно год назад у тайника кто-то побывал. Двигали этот плоский камень и… Ну что же, давайте все-таки двинем и мы.

Камень мы с трудом столкнули, лунку обнаружили, нашли в ней жестянку из-под леденцов «Бликен и Робинсон». На ней еще виднелась полуистлевшая надпись: «Санктъ-Петербургъ», но зародышей в тайнике не было.

Наш маленький отряд продолжил поход, с тем чтобы побывать на месте гибели отважных русских исследователей. Потратив немало сил на расчистку тропических зарослей, мы наконец отыскали могилы участников трагически закончившейся экспедиции. Нашли большой плоский камень, на котором Борис Шорпачев выбил прощальные слова, немудрящие и очень искренние. Мы сделали все возможное, чтобы могилы не заросли вновь, хотя бы на то время, пока не установят здесь достойный памятник.

Сейчас на месте гибели русской экспедиции стоит обелиск из специальной стали, который уже не покроется зарослями.

Приведя в порядок могилы участников вудрумовской экспедиции, мы устроили привал, расположившись в тени эпифитных папоротников, дававших удобное, хотя и кратковременное, убежище от солнца. Отдыхая, перечитывали те строки дневника Ивана Александровича, в которых он описывал свою последнюю стоянку. Все точно. Вот перед нами скала высотой четыре-пять метров, на которую в ту ночь первым взобрался Николай Николаевич Плотников, а там и развалины храма.

Добрались мы и до него. Не ночью, правда, а днем, но и днем развалины являли собой картину внушительную и немного жутковатую. Во время боев за независимость Паутоо пострадали и эти древние развалины: две бомбы, сброшенные с самолета метрополии, разорвались неподалеку от Верхнего Храма. Остатки колонн, во времена Вудрума окружавшие выложенную плитами площадку с постаментом, теперь валялись бесформенными грудами, обильно заросшими зеленью. Постамент был цел, и на нем все так же горделиво возвышалась «волна». Мы изучили ее с возможной тщательностью, взяли пробы для анализа и исследования в лабораториях университета. Полупрозрачный зеленоватый кусок какой-то не известной никому из нас породы, действительно напоминавший застывшую волну, стоял на высеченном из красноватой лавовой породы постаменте. На самой верхушке стекловидной массы белел вспенившийся гребешок, еще больше усиливая сходство с окаменевшей волной, но ничего похожего на так красочно описанные Иваном Александровичем Сиреневые Кристаллы мы не обнаружили.

10. ЖИВОЕ ВЕЩЕСТВО

Все мне нравилось в тропиках. Люди, города, океан и пальмы. Все было хорошо, кроме… тропической жары. Впрочем, донимала не жара. Средняя наиболее высокая температура в Макими и, например, в Киеве одинакова. Изматывало другое. На Паутоо при необыкновенно насыщенном парами воздухе дышалось тяжело, голова работала плохо, тело было вялым, непослушным. Оживал я только искрящимися росой утрами да в те ночи, когда небо было ясным, горели чужие, но удивительно заманчивые звезды, а с гор тянуло освежающей прохладой. Это были лучшие часы суток, самое подходящее время для работы. Помню: вот в такую, почти приемлемую для жизни ночь, вернее, поздним вечером мы все трудились над составлением нашего первого отчета. Нелегкое это было занятие. Собственно, отчитываться еще было не в чем. Мы, правда, успели уже потратить много времени, извели немало денег и в результате… Да, результаты выражались, как говорят математики, величиной исчезающе малой. Строго говоря, коль скоро ни зародышей, ни Сиреневых Кристаллов нам не удалось найти, дальше оставаться на Паутоо мне и Мурзарову вроде было и ни к чему.