— Ах, вот вы как поворачиваете! Значит, по вашему разумению, я во всем и виноват?

— Хотели вы этого, профессор, или нет, но вы способствовали усилению на Паутоо революционного брожения.

— Ерунда какая-то.

— Вовсе нет. Это жизнь. Согласитесь, религия — это всегда политика. Вот политика — это уже не всегда религия. Жрецы на Паутоо, кому бы они ни поклонялись, могут существовать и усиливать свое влияние только в том случае, если они будут опорой колониальных властей. Сейчас они все больше и больше уходят из-под контроля метрополии. Вот потому и нельзя было допускать, чтобы продолжались раскопки храма. Теперь уже найдены такие реликвии, как ветка из священной рощи, рука Лавумы. Фанатики, подогреваемые националистами, потребуют их, ведь о находках уже знают. Что прикажете делать тогда?

— Отдать, конечно.

— О, нет, дорогой профессор! Это не так просто. Отдать реликвию — это значит усилить мощь паутоанского движения, не отдать — это может послужить поводом к всеобщему подъему колонии против метрополии. Храм Буатоо надлежит держать в руках. Кто владеет храмом, тот владеет сейчас огромной силой.

— Ваши соображения, может быть, и верны, но они меня не интересуют. Я занимаюсь своим делом и не намерен ввязываться в ваши дела. Я считаю себя свободным от обязательств, данных Гуну Ченснеппу.

— Вот как?!

— Разумеется. Вы, его полномочный представитель, первым нарушили договоренность, прекратив раскопки без согласования со мной.

— Я же объяснил вам причины…

— А мне это безразлично. Договариваясь с Ченснеппом, мы не рассматривали вопрос, сообразуясь с политической ситуацией на Паутоо. Не так ли?

— Совершенно верно, профессор, но поймите мое положение; я обязан соблюдать интересы Ченснеппа и вместе с тем я не могу отказаться от возможности вести с вами работу. Я получил от вас так много. Сделанные вами открытия, перспектива опубликования совершенно неизвестных науке данных о силициевом Веке Созидания на Паутоо — ведь это…

— Это все, видимо, вас интересует меньше, чем доходы, получаемые с Паутоо как Ченснеппом, так и вами. Ведь вашим батюшкой, если не ошибаюсь, немало средств вложено в здешние плантации.

— Я не делаю из этого секрета. Отец мой — состоятельный человек, это и дает мне возможность заниматься интересующей меня областью науки. Ведь и вам, господин профессор, потребовались немалые средства, чтобы осуществить свои планы. Ведь и вы столкнулись с необходимостью прибегнуть к финансистам.

— Столкнулся и очень сожалею.

— Ничего не поделаешь, такие взаимоотношения необходимы, хотя и не всегда бывают приятны. Я никогда не разделял тенденцию тех ученых, которые считают, что наука должна стоять над или вне политики, государства, партий. Не могу понять, почему столь распространено это заблуждение. Ведь всегда, во все времена наука была подчинена политике. В наше время в особенности. В XX веке развивающаяся промышленность потребует от науки всех ее сил, но и даст науке такие материальные возможности, каких она еще никогда не получала.

— Бедная наука. Впрочем, мы отвлеклись. Меня все это не прельщает. Спасибо, я уже сыт по горло. Я получил такое, что с меня вполне достаточно.

— Простите, не верю.

— Чему?

— Тому, что вы откажетесь от своих планов, от прекрасного стремления к познанию, открытиям, научному подвигу.

— Вы правы — не откажусь. Но от сотрудничества с вами, с Ченснеппом и подобными вам господами отказываюсь. Решительно. Я возвращаюсь в Россию.

— Вы это говорите, чтобы меня дезориентировать. Хотите, чтобы я поверил в ваш отъезд отсюда.

— Почему бы вам и не поверить? Раскопки вести теперь бессмысленно, да и, нужно сказать, основное найдено. Домой! Домой! На камеральную, как говорят, обработку. Вы собираетесь в Европу?

— Иван Александрович, раньше вас я отсюда не уеду. Я еще пригожусь вам.

— Для погрузки? С этим справится Василий Афанасьевич.

— Еще раз простите, профессор, но позвольте быть откровенным… Вам не удается роль дипломата. Я не могу поверить и представить себе, зная вашу настойчивость, умение добиваться своего, что вы покинете Паутоо, не попытавшись пробраться в Верхний Храм, не узнав тайны его притягательной силы для Золотой Ладьи…

— Вы… Вы… Проникли и в это? Ваши щупальца протянулись и к священному для меня дому Преойто?.. Да как вы смеете!

Вудрум выбежал из домика Шираста, задыхаясь от гнева, преисполненный отвращением к окружающей его подлости и обессиленный всем случившимся. Таким его и нашел на маленькой пристани Александр. Он поджидал отца на веранде бамбукового домика и все слышал. Сидел он тихо, сжав кулаки, готовый избить Шираста, но понимал, что дело не в Ширасте, конечно, и отчетливо представлял, что дракой ничего не исправишь.

— Ну, что же будем делать, отец? — Вудрум молчал. — Мне жаль, что ты так расстраиваешься из-за Шираста. Плюнь на этого прохвоста. Ты вынужден был терпеть Шираста, когда в его руках были основные материальные средства экспедиции, необходимые для дорогостоящих подводных раскопок. А теперь? Иван Александрович с удивлением и радостью посмотрел на сына. — Для похода в Верхний Храм не потребуются катера, островки-баржи, электростанция, водолазное снаряжение. Мы проберемся к святилищу сами, маленькой группой и узнаем все, поймем, что притягивает на огромном расстоянии Ладью. И… И вернемся в Петербург…

Вудрум ничего не ответил Александру, а только пожал ему руку. Крепко, как верному и чуткому товарищу. Для Ивана Александровича в эти минуты его сын родился во второй раз. Родился таким, каким он его хотел видеть в жизни.

19 мая, утром, закипела работа; экспедиция начала быстро сворачиваться.

Шираст, кажется, впервые растерян. Он всячески заискивает, еще и еще раз доказывая, что действовал по необходимости, стараясь уладить все как можно лучше, что прежде всего он ученый и готов разделить все трудности похода к Верхнему Храму с Вудрумом и его сотрудниками. Но профессор понимал, что Шираст в лучшем случае хочет разделить с ним славу открытия. Вудрум непоколебим. Освободившись теперь от материальной зависимости, он отбирает для рискованного, но заманчивого похода безусловно преданных ему людей и только самое необходимое. Все, что только можно, оставляется в Макими, с тем чтобы по возвращении из похода к Верхнему Храму взять с собой в Европу. Самые сокровенные находки — руку Лавумы, ветку из окаменевшей рощи и зародыши Иван Александрович решает взять с собой, боясь расстаться с ними и на минуту. Реликвии тщательно упаковываются, и Шорпачев запаивает их в жестянку из-под консервированного датского масла.

Давно уже Вудрум не чувствовал такой приподнятости, облегчения, как в эти дни сборов, подготовки к новому, манящему и многообещающему походу. Все приготовления делаются быстро, весело, полностью игнорируя Шираста. Иван Александрович уже считает, что окончательно отделался от него, но и на этот раз ошибается.

Когда подготовка к походу была почти закончена, Шираст доказывает Вудруму, что затея эта совершенно несостоятельна. Он доверительно сообщает, как все время, даже в обход местных властей, поддерживал связь с жреческой верхушкой и одновременно подкупал жреца-предателя, который сообщал ему о замыслах жрецов. В храме Буатоо уже известно намерение Вудрума посетить Верхний Храм, и жрецы не остановятся ни перед чем, чтобы погубить экспедицию. Она не дойдет выше скалы Прощания. Дальнейший путь к храму преодолеть не удастся: там уже подготовлены засады. Жрецы и на этот раз не допустят, чтобы европейцы проникли в их тайное святилище.

Шираст предлагает другое. Все имущество и люди должны быть погружены на пароход, через несколько дней отправляющийся в Голландию. Устраиваются официальные проводы, и все сочтут, что ученые покинули Паутоо. Однако имущество должно быть разделено на две части: одна и в самом деле будет отправлена в Европу, другая, меньшая, необходимая для похода к Верхнему Храму, упакуется отдельно. Как известно, пароход делает остановку на Нересу, последнем острове архипелага, и дальше берет курс на Европу. На Нересу группе, предназначенной к походу, надо сойти и окольными путями, переправляясь на небольших катерках, курсирующих между островами, а затем и на паутоанских лодчонках, незаметно подплыть к острову Сеунор с западной, безлюдной, заросшей непроходимыми джунглями стороны. В восточной части Сеунора от храма Буатоо идет дорога к Верхнему Храму. Сейчас ею не удастся воспользоваться: она охраняется жрецами, уверенными, что с остальных сторон храм неприступен. Западный склон, действительно, считается непроходимым, однако Шираст разыскал человека, который знает потайную тропинку и берется провести маленькую группу до самых развалин Верхнего Храма.