Минут через двадцать осторожно отворачиваю полог и выглядываю наружу. Вокруг не так уж и темно. Я хорошо вижу поставленную на камни бочку, кресло-пень, разбросанную по столу посуду: горка мисок, ведро, чайник и трехлитровый бидон. Обуваюсь, из разорванного мешка лажу факел, обливаю соляркой и поджигаю. Темнота плотной стеной окружает стоянку, но с огнем сразу же стало намного уютней. Все вещи на месте, только вдоль тропы блестят разбросанные консервные банки да на веревочной растяжке покачиваются обрывки сплетенной вчетверо лески. Воткнул факел у самого обрыва и спустился к омуту помыть облитые соляркой руки. Еще днем вытесал на спуске широкие ступеньки и приладил перильце. Если живешь у реки, каждые полчаса приходится подходить к воде, поэтому дорожку к ней я всегда прокладываю тщательно.

Спустился на нижнюю ступеньку, как вдруг с реки донесся звонкий всплеск. Скоро он повторился. Казалось, кто-то бредет по перекату и мощными гребками рассекает воду. Вылетаю на берег, поднимаю над головой догорающий факел и во все глаза смотрю на воду. Как раз в том месте, где я поймал пожарную бочку, что-то темнеет. Вот оно продвинулось метра на два и заплескало снова.

Торопливо бросаю в кострище заготовленные с вечера дрова, поливаю соляркой и сую туда остатки факела. Яркое пламя освещает растущие вокруг моего стана лиственницы, палатку и изготовленный из медной проволоки ершик антенны. Но над рекой темень стала еще гуще. Наконец пламя костра прижухло, глаза снова привыкли к ночи, и я хорошо вижу, что оно на прежнем месте. Какое-то время сижу у костра и растерянно прислушиваюсь. Вокруг тишина, только слышно, как о прибрежные камни плещет вода да трещат в костре дрова. Кто же это мог быть? Медведь, лось или олень? А может, человек? Нет, только не человек. Он подал бы голос, да для человека оно слишком крупное. Лажу новый факел, беру топор и осторожно спускаюсь к воде. Кажется, это лось. Я различаю его рога. Необычайно широкие и ветвистые. Наверное, ранен или запутался в чьей-то сети. А может, их два? Сейчас осень, время лосиных свадеб, вот они и подрались, сцепились рогами и свалились в воду. Я часто слышал о таких случаях, но видеть не приходилось.

Сую топор за пояс, нащупываю под ногами небольшой камушек и бросаю. Камушек ударяется во что-то мягкое и падает в воду. Качнулось и ползет ко мне. Отступаю к берегу и решаю подождать до рассвета. Утром гляну, что и как, может, сбегаю за Володей и Александром. Втроем мы его вытянем запросто.

Напряжение спало, а может, я просто устал волноваться. Сначала медведь, потом лось, сколько же можно? Добавляю в костер пару толстых чурок, какое-то время стою на берегу и присматриваюсь к темнеющему среди реки пятну, затем отправляюсь в палатку.

Разбудило меня тихое позвякивание. За стенками палатки день. В лежащую у порога консервную банку забралась синичка и доедает остатки. Торопливо выскакиваю наружу и сразу к реке. У края отмели, выставив вверх рога-корни, лежит обыкновенная коряга, рядом с нею какой-то мешок. Натягиваю не успевшие просохнуть сапоги на босые ноги и спускаюсь с обрыва. Нет, это не мешок, а вентерь-«морда». Та браконьерская снасть, которой Константин Сергеевич, Володя и Александр ловили мальму и за которую они заплатили штраф. От вентеря в воду уходит длинная зеленая сеть. К ней привязан добрый десяток кольев. Прекрасных буковых кольев, которых так не хватает нашим косарям. Лиственничные клинья плохо держат косу, а вот такого дерева в сенокосную страду не достать ни за какие деньги.

Вентерь забит рыбой до того плотно, что, кажется, в нем не поместить больше и единой рыбешки. Штук пять мальмин застряло в сети между кольев. Эти еще шевелят жабрами и слабо покачивают хвостами. Снимаю сеть с коряги и только теперь замечаю на ее корнях следы топора. Совсем недавно кто-то укорачивал их, но не до основания, а с таким расчетом, чтобы остались приличные зацепы.

Браконьеры, значит, перегородили Чилганью сетью и насторожили в оставленном проходе вентерь, а кто-то взял да и пустил по течению эту корягу. Она влетела в снасти, сорвала их и вместе с кольями притащила сюда. А Володя говорил, что вверх по Чилганье километров на пятнадцать ни одного человека. Да здесь этих любителей икры и рыбьих балыков как на собаке блох.

В вентере добрая сотня рыб. Крепкие ячейки перемазаны беловатой клейкой слизью, везде гроздья икринок крупных, почти вызревших. Еще немного, и мальма выметала бы их в верховьях Чилганьи.

Прежде чем взяться за набитый рыбой вентерь, сталкиваю тяжелую корягу в воду. Она чуть покружила у отмели, затем выплыла на стремнину и, выставив рога-корни, понеслась как настоящая торпеда. Может, в низовьях Чилганьи стоит еще одна сеть-загородка, вот она в ней шороху и наделает.

Сразу за отмелью густая тайга. Затаскиваю вентерь под деревья, переправляю туда же сеть с кольями, заваливаю все травой, сухими ветками, кусками коры. Теперь нужно бежать к лесозаготовителям. Там есть соль, тазы и грохотка для обработки икры.

Странное дело, раньше услышу шум автомашины или увижу человека — рад до невозможности. Сейчас же молю бога, чтобы не принесло кого-нибудь в гости. И хотя эту рыбу не я ловил и, если бы оставил все как есть, она протухла бы, а все равно чувствую себя виноватым. Словно украл чего.

Пришлось провозиться до самого обеда. В вентере оказалось сто восемнадцать рыбин, и почти все икрянки. В моем распоряжении больше двух ведер чудесной икры, и я могу есть ее не только ложкой, но и половником. Но что-то не тянет. Мне бы борща. Самого обыкновенного борща со свежей капустой, помидорами и куском мяса. А на десерт чашку свежего молока!

Когда возвратился к палатке, наткнулся на перевернутую вверх дном банку из-под томатной пасты. Налимы расползлись по траве и уснули. Вид моей добычи довольно убогий. Вчера радовался этим рыбкам, мечтал об ароматной ухе из налимов и хариусов, а сегодня, после крупных мальмин, они кажутся жалкими, да и сама возня с закидушками никчемным занятием…

Я сидел на пне-кресле и ладил заплатку к сапогу, когда на дороге показалась машина. Думал, едет Шурыга, и погрозил в сторону кабины кулаком, но, оказывается, явился рыбинспектор Бобков с моими друзьями. Внутрь заполз холодок: нет ли чего, что может выдать меня? И икру, и рыбу я оставил на том берегу, там же спрятаны вентерь и грохотка. Но хорошо ли их замаскировал? Что, если Бобков примется искать? Там следы моих сапог, и вообще. Нужно было оставить приплывшую вместе с вентерем корягу. Все-таки алиби.

Подъехали, высыпали из машины, здороваются. Впереди Константин Сергеевич. Бобков — высокий сутулый мужик с кирпичным лицом и выгоревшими до белизны бровями. На нем форменная куртка и фуражка с кокардой. Перед тем как протянуть руку, он придирчиво окинул взглядом мою стоянку, споткнулся на разложенных в тени налимчиках, улыбнулся и крепко стиснул мою кисть.

Они гостили у меня всего с полчаса. В кузове машины около двадцати мешков изъятой у браконьеров рыбы, и Бобков торопился сдать ее в торгконтору. Я угостил их чаем и рассказал о медведе. Константин Сергеевич рассматривал оборванную ночным визитом леску и, возмущаясь, потрясал кулаками:

— Теперь сами видите, до чего наглая скотина! Чуть человеку на голову не наступил. А вы говорите, ничего страшного. Он что, слепой? Видит же черт рыжий — люди, ну и иди себе в тайгу, так нет же, путается под ногами.

Бобков серьезно посмотрел на Константина Сергеевича:

— Это вы у него под ногами путаетесь. А у медведя здесь дом. Он здесь живет. Я его знаю больше пяти лет, он дальше Дедушкиного плеса никогда не уходил. И летует, и зимует на Чилганье. — Подумал, улыбнулся своей мысли. — У него к вашему брату свой интерес. Как где «морду» пронюхает, обязательно на берег вытащит, разорвет в клочья, а мальму съест или закопает. И что любопытно — пустую или там с одной-двумя рыбами не трогает, сидит в кустах до тех пор, пока не набьется под самую завязку. Мне даже удивительно, почему он вокруг твоих налимчиков кружит? Может, тоже ждет, когда ты натаскаешь их целую кучу. А вообще-то, он зверь смирный. Сколько людей его видело, никого не тронул. Порычит, попугает и уйдет. Вроде напоминает, кто здесь хозяин, чтобы не очень-то зазнавались.