У него не было сил отпустить девушку, и он держался за нее, боясь упасть. Наверное, то же самое чувствовала и Мэдлин.

Наконец, Мэдлин отстранилась. Стекла ее очков были залиты слезами.

Она виновато улыбнулась, сняла очки и принялась их протирать концом шарфа. Потом она махнула рукой, достала носовой платок, уже насухо протерла очки и вновь надела их. На ее покрасневшем лице были видны следы размазанной туши.

Лиланд смотрел на Мэдлин и его не могло покинуть странное чувство: ему казалось, что он вновь видит перед собой Лору, только чуть повзрослевшую. И только черные вьющиеся волосы говорили ему, что это не Лора, что перед ним Мэдлин.

Мэдлин вновь улыбнулась самым краешком губ и Лиланда до боли пронзила эта улыбка: ведь именно так улыбалась Лора в последний день, когда он видел ее живой.

— Мэдлин, я тебе сейчас покажу твою комнату.

Мэдлин остановилась в дверях:

— Дядя Лиланд, не надо, я сама, я понимаю, как вам сейчас тяжело.

— Ты конечно же понимаешь, я хочу предложить тебе комнату Лоры. Мне было бы очень спокойно, если бы ты хоть на несколько дней поселилась там.

— Спасибо, дядя Лиланд.

В двери гостиной появилась озабоченная медсестра:

— Мистер Палмер, как вы себя чувствуете? С вами все в порядке? — заметив покрасневшее лицо Палмера, поинтересовалась немолодая медсестра.

— Нет, ничего, уже все в порядке.

— Послушайте, может быть, вам сделать еще укол?

— Нет, не надо.

— А вам, девушка, вы себя нормально чувствуете?

— Нет, не надо. Спасибо, спасибо, — сказала Мэдлин и начала медленно подниматься на второй этаж дома.

Медсестра сокрушенно покивала головой, подошла к мистеру Палмеру, села на диван рядом с телевизором.

— Давайте-ка, я вам еще раз на всякий случай измерю давление, и может быть, сделаю укол.

Мистер Палмер безвольно протянул правую руку. Сестра ловко вынула из коричневой сумочки тонометр и быстро приладила манжетку на предплечье.

— Вроде бы все нормально, — сказала она после того, как измерила давление. — Вы сильный мужчина, держитесь, думаю, вы сможете перенести это горе. Да, и сильный мужчина…

— Был сильным мужчиной, — прошептал мистер Палмер.

— Я понимаю ваше горе. Примите мое сочувствие.

— Спасибо, спасибо, — закивал головой мистер Палмер. — Как там Сарра?

— Ей уже лучше, я ввела ей большую дозу успокоительного. И ей уже лучше. Там с ней еще одна наша сиделка. Она присмотрит за ней, и если что, позовет меня.

— Хорошо, спасибо вам всем. Спасибо, что в трудную минуту вы нас так поддерживаете.

— Не за что, мистер Палмер. Все в городе вам сочувствуют. Ведь это же надо, такое горе, такое горе. Ведь ваша дочь была совсем молодой девушкой, — сестра горестно всхлипнула, — такой молодой! Она была только на два года старше моей дочери. Только на два года.

— Не надо, не надо, — сказал мистер Палмер, а то мне и вас придется успокаивать.

— Ничего, я уже успокоилась.

Женщина защелкнула свой коричневый радикюльчик, и, вытирая покрасневшие от слез близорукие глаза, двинулась к двери.

— Но все же ваша племянница так похожа на Лору. Я даже испугалась, когда увидела ее.

— Да, да, ведь они же сестры, — сказал мистер Палмер и уставился в экран телевизора.

«Я так любила тебя, отец, а ты решился на такой отчаянный шаг! — говорила, заламывая руки, героиня фильма, истерично падая на крышку гроба. Я так любила тебя, отец! Зачем? Зачем?» — кричала девушка.

Двое мужчин оттаскивали ее от края могилы, но девушка не обращала на них внимания. Она вновь и вновь вырывалась из рук и падала на большой черный полированный гроб, усыпанный цветами.

«Отец! Отец! Зачем ты меня оставил одну, зачем?»

Двое из присутствующих на похоронах переговаривались между собой:

«Ты смотри, какая молоденькая и какая богатая. Страховка в несколько миллионов достанется ей. Старик Джонсон был очень неглупым. Он оставил ей три миллиона. Так что девушка будет жить безбедно».

«Отец, отец, прости меня, если я тебя чем-нибудь обидела!» — кричала безутешная дочь, вновь обливаясь слезами, падала на крышку гроба.

Священник поднял вверх руку, прочитал отходную молитву, и гроб медленно опустили в яму.

Мистер Палмер со злостью швырнул в экран диванную подушку.

Телевизор замигал и погас. И тут мистер Палмер словил себя на мысли, что вместе с болью и утратой его сознание пришла сладостная мысль, от которой он никак не мог избавиться. Он понял, что ему нравится, когда ему сочувствуют, когда все высказывают ему свои соболезнования. Он понял, что есть в жизни и такое горе, которое делает тебя выше в глазах других, которое облагораживает. И он признался себе, что после смерти дочери его финансовые дела должны пойти вверх. Ведь все будут сочувствовать ему, отцу, потерявшему дочь.

Он услышал, как наверху истерично захохотала жена, услышал голос сиделки:

— Миссис Палмер, миссис Палмер, успокойтесь, уже ничего невозможно изменить, ничего нельзя вернуть, успокойтесь.

Мистер Палмер нажал кнопку телевизора, тяжело поднялся с дивана и, пошатываясь от большой дозы успокоительного, медленно начал подниматься на второй этаж, откуда слышался истеричный смех его жены.

У придорожного кафе, где стояло несколько трейлеров, груженых толстыми стволами сосен, затерялась одна небольшая добитая легковая машина.

Она казалась очень маленькой и неприметной по сравнению с огромными грузовиками. Ее владелец, член комитета по досрочному освобождению заключенных мистер Мони сидел за угловым столиком кафе напротив Нормы. Он держал в руках тонкую зеленоватую папочку с делом заключенного № 22979.

Перед ним, на одной из страниц, были три фотографии заключенного Хэнка: фас, профиль и три четверти. Мистер Мони уже не раз встречался с Нормой. Он даже пытался с ней кокетничать, но Норма была холодна, вежлива и неприступна.

Мистер Мони перебирал бумаги на столе, время от времени бросая короткие фразы:

— Я думаю, что ваш муж Хэнк наверняка ценит вашу преданность и желание помочь ему в досрочном освобождении из заключения. Он уже давно является маточником вдохновения, как для заключенных, так и для охранников.

Норма смотрела на фотографии Хэнка. Она молчала.

— Хэнк с улыбкой и с добрым словом разбирается не только со своими друзьями, но и со своими противниками, — мистер Мони обратной стороной карандаша постучал по фотографии Хэнка.

Норма пристально вглядывалась в неприятное лицо члена комитета по досрочному освобождению заключенных. Ей никогда не нравились толстые лысеющие мужчины с пористой кожей и бегающими глазками. Ей так не нравились руки этого мистера Мони, с короткими, толстыми как сосиски пальцами. Пальцы постоянно не находили себе места. Они то вертели карандаш, то обрывали уголки на листах бумаги, то что-то сдирали со стола, то вертели какую-нибудь ниточку.

— Таким образом, наш комитет и я лично сделали все возможное для того, чтобы ваш муж Хэнк был досрочно освобожден на поруки.

— Мне это приятно слышать, — выдавила из себя Норма.

— Но здесь есть одно маленькое «но», — мистер Мони вновь принялся вертеть в руках карандаш. — «Но» заключается вот в чем: как вы сможете помочь Хэнку решить вопрос с трудоустройством? Чем он будет заниматься после того, как выйдет из заключения? Ведь ему нужно влиться в общество, стать равноправным его членом.

— Мистер Мони, я думаю, вы прекрасно осведомлены, что вот это заведение принадлежит лично мне, — Норма обвела взглядом большое, наполовину заполненное посетителями помещение придорожного кафе. — Я думаю, проблем с трудоустройством у Хэнка не будет.

— Вы уверены в этом? — спросил член комитета по досрочному освобождению заключенных.

— Абсолютно умерена.

— А вы думаете, Хэнк согласится работать здесь под началом своей жены?

— А это уже проблемы Хэнка, и не вам их решать. Да к тому же, я уверена, у Хэнка не будет выхода, — Норма улыбнулась, глядя в мутные маленькие глаза мистера Мони.